Сиреневое платье Валентины - Саган Франсуаза. Страница 1

Франсуаза Саган

Сиреневое платье Валентины

Действующие лица

Валентина — дальняя родственница Мари

Серж — сын Мари, художник

Мари

Лоранс — девушка Сержа

Мэтр Флер — нотариус

Оракул — мажордом

Жан Лу — муж Валентины, кинематографист

АКТ первый

Номер в довольно дешевой гостинице две постели. Одна дверь выходит в коридор, другая — в соседнюю комнату.

Входят Серж и Валентина. Ему двадцать пять, ей тридцать семь лет. Он несет чемодан, Сделав два шага, она останавливается.

В а л е н т и н а (весело). Но здесь прелестно!.. Какой вид!..

С е р ж. На крыши.

В а л е н т и н а. Крыши — это очень красиво. Они бывают синие, розовые… Париж отсюда похож на Рим. А вам не нравятся крыши?

С е р ж. Конечно, нравятся. Как и набережные и лица. Как все, что хочется рисовать.

В а л е н т и н а. Да, правда. Мари говорила мне, что вы художник.

Вернее… хотели бы им быть.

С е р ж. Вы правильно подметили: хотел бы.

В а л е н т и н а. Согласитесь, как нелепо: десять лет я не видела своего любимого племянника, и все, о чем я могу его спросить: «Вы любите рисовать»?

С е р ж. Почему «любимого»? Значит, у вас есть нелюбимые?

В а л е н т и н а (удивленно). Но…

С е р ж. Разве кроме меня у вас есть еще племянники?

В а л е н т и н а. Нет, но это не мешает мне вас любить. (Смеется.)

С е р ж. Вам не мешает, а меня обязывает. Мне кажется, ваша кровать вот эта. Шкаф — вот. Когда моя мать вернется после своего ежедневного устрашающего визита к нотариусу, она поможет вам устроиться.

В а л е н т и н а. Почему — устрашающего?

С е р ж. Потому что она его запугивает до смерти. Что может поделать бедняга, если мой отец скончался, не приведя в порядок ни своих чувств, ни своих капиталов? Вы ее знаете лучше меня: каждое утро, как только она открывает глаза, у нее руки чешутся выцарапать глаза нотариусу.

В а л е н т и н а. Я всегда ею восхищалась.

С е р ж. Вы этим можете восхищаться?

В а л е н т и н а (пока он говорит, достает из чемодана три цветка, ставит в стакан для полоскания зубов. Живо реагируя на его слова).

Разумеется. Энергия восхитительная вещь. Я говорю об этом с полным незнанием дела. Хотя на протяжении всей моей жизни для меня это был огромный камень преткновения. Еще в школе: «недостаточно энергична. Не старается. Способна на большее». Потом на танцевальных вечерах мнение матерей: «могла бы добиться большего», И в конце концов, даже муж, в самом интимном — «способна на большее, не старается». (Смеется.) Я вас шокирую.

С е р ж. Не знаю.

В а л е н т и н а. На всякий случай, извините, пожалуйста. Мне не удается… как бы сказать.., словом, есть в жизни вещи, над которыми смеюсь только я. Не то чтобы я улавливала какие-то подтексты, боже упаси, или ассоциации, смешные только для меня одной, но жизнь, в ее самых обычных проявлениях, часто мне кажется забавной и нелепой, в то время как другие этого совсем не находят. Не знаю, смогу ли я перемениться.

С е р ж. Вы не хотите чего-нибудь выпить?

В а л е н т и н а. А здесь можно заказать, чтобы принесли в номер?

С е р ж. Нет. Но я могу сходить…

В а л е н т и н а. Нет, нет. Ненавижу утруждать молодых людей.

Насколько меня забавляет, когда вокруг меня суетится какой-нибудь старичок на террасе в Булонском лесу, на столько мне кажется недопустимым поднять с места молодого человека, одного из этих тяжеловесных мыслителей, полных дум, грозных замыслов, экстравагантных желаний. Вот он сидит, погрузившись в кресло, размышляя о жизни, воображая себе ее как, например, помещение, которое надо заполнить мебелью, или.., Я таких видела — сотни! У мужа, он продюсер. Кинематографисты! Ох, они!..

С е р ж. Неподъемные.

В а л е н т и н а. да. Я, наверно, слишком много говорю. А вы где спите?

С е р ж. Там. (Указывает на дверь в смежную комнату.) Тут же, за этой дверью. Если мама будет на вас нападать, сразу что-нибудь кидайте, туфлю, например… И я тут как тут. (В первый раз улыбается.) Мне иногда удается нагнать на нее страху.

В а л е н т и н а. На Мари?.. Вы меня удивляете! Мы вместе прожили пятнадцать лет, у тети Андре, словом, у нашей общей старенькой тети, о которой вы, конечно, слышали… да? Так я могла напугать Мари только.., в ее воображении.

С е р ж. Как это?

В а л е н т и н а. Понимаете, что касается лягушек, улиток, засунутых в чулки, привидений в ванной она была в сто раз сильнее меня. То есть, она была хладнокровнее, что ли… ей были непонятны мои страхи, вы улавливаете мою мысль? Я же, например, если мне каким-то чудом удавалось поймать ежа, тут же представляла себе, как Мари об него укалывается, пугается, и меня бросало в дрожь. Я не могла выдержать. Словом, я ставила себя на ее место.

С е р ж. А теперь?

В а л е н т и н а. А теперь у меня нет ежа, мой мальчик. (Смеется.)

С е р ж. Так как же это все-таки — в воображении?

В а л е н т и н а. Я рассказывала ей, какой ужас я испытывала, когда ставила себя на ее место, рассказывала ей о том страхе, который переживала за нее, о том, до какой степе ни она, в моем воображении, могла испугаться моего ежа. В реальной жизни она бы его просто схватила и выбросила в окно, но в конце концов я ее так убеждала, что она начинала чувствовать себя на моем месте — то есть, на своем. Боже мой, так о чем мы говорили?

С е р ж. О ежах.

В а л е н т и н а. Что за тема? Знаете, мой муж обожает темы. Он говорит, что я не знаю, что такое тема. Он говорит, что я не умею поддержать разговор. Но, в конце концов, поддерживать нужно того, кто сам не держится на ногах. Но! Но… Если разговор… или кто-нибудь другой… падает к вашим ногам — и бог свидетель, к моим падали часто, не будете же вы сразу ставить его на место, не так ли?

Должно быть мгновение, передышка, когда разговор замирает, теряет силы, ловит ртом воздух и сердце разрывается от жалости. (Заразительно смеется, Серж — тоже.)

С е р ж. Я вас представлял себе иной.

В а л е н т и н а. Не верьте первому впечатлению, К счастью для вас или к несчастью, но я всегда! неизбежно! в конце концов становлюсь такой, какой меня хотят видеть.

С е р ж. Это уже кое-что.

В а л е н т и н а. Что ВЫ этим хотите сказать?

С е р ж. Можно вообще никогда не стать не только таким, каким тебя хотят видеть другие, но даже самим собой.

В а л е н т и н а (смеясь). О!.. Самим собой!

С е р ж. Что значит — о!.. самим собой!?

В а л е н т и н а (нежно). Ничего. В том-то и дело, что ничего не значит. Что может значить дыхание, лицо, неясная надежда, хорошо сидящее платье, что еще?.. В чем тут я сама…

Входит Мари. Вид у нее решительный. Она снимает и бросает на диван очки, затем сумку и внезапно обнимает Валентину.

Мари…

М а р и. Валентина, ты бледная. Откуда ты? Бедный Сержик, нотариус кошмар. Трус и болван словом, идиот. Хватается за голову обеими руками с фальшивыми манжетами— но ведь головы-то нет. Это не человек, одна видимость.

На нем строгий костюм, говорит он — как будто умирает от усталости, он меня убивает. Я больше не могу, Валентина, сядь. А ты, Серж, незаметно удались.

Нет, останься. Все равно, она тебе все расскажет. И бог знает, в каких словах. Ну, в общем, рассказывай…

В а л е н т и н а (испуганно). Что?

М а р и. Ты знаешь — что. Что и на этот раз у твоего мужа очередная любовница. И что, как всегда, он попросил тебя на некоторое время уехать из дома. И что, как всегда, ты согласилась. Лишний раз прокатишься в Монте-Карло или на Балеары, с твоей обычной милой улыбкой. Не так?