Екатерина I - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 46

– И верю, и заставлю верить других, что дело голштинское должно пойти теперь же, – вмешался, заговорив по-немецки, понимавший хорошо русскую речь (освоившись с нею, бывши в плену у нас) один из любимцев герцога голштинского, граф Вахтмейстер, на радостях монаршего обещания хвативший через край.

Друзья посмотрели на него с разными чувствами и молча разошлись в разные стороны.

Вахтмейстер один сел на скамейку и продолжал по-немецки ораторствовать.

– Нет, г-жа Дания! Прощенья просим, – не угодно ли пройти с нами менуэт в первой паре… Мы вам покажем новый фортель, как из-под носа губы украсть. Хе-хе-хе! Мы не другие кто, не шведы например… Русские дают принцессу нам в государыни – так не угодно ли завоевать для неё королевство у датского камрада. Меньше как выгнать датчан на острова мы не хотим. И ни на что другое не согласны! Даёте – ладно! Подадим руку и забудем прошлые счёты… так и быть! Не хотите – пиф-паф! Флот в шестьдесят кораблей, сто тысяч войска – и Копенгаген затрещит! Непременно!

К пьяному подошёл ловкий франтик – Берхгольц.

– Любезный граф, – сказал он ему с напускным почтением, – Его высочество очень беспокоится о вашем отсутствии. Вас ждут на свидание в одной из зал дворцовых. В той, куда я приведу вас… подождите… а там…

– Туда придёт его высочество? Прекрасно! А я тем временем соображу, как начинать. Знаете, я обдумываю кампанию против Дании, вот видите…

– Хорошо, хорошо, пойдёмте же, там поговорим. – И сам поспешил увести стратега в укромное место, где наш герой минуты через две уже захрапел.

В это время что-то грянуло по соседству с Летним дворцом, на лугу. Выстроенные в две линии преображенцы, увидя идущую к ним государыню, грянули такое «ура!», что и мёртвого могли бы, кажется, разбудить. Однако храбрый Вахтмейстер не пошевелился от усердных возгласов гренадер.

Слыша повторённое «ура!», кучка дипломатов, окружавшая канцлера Головкина, нахмурилась и едва удерживалась от высказываний разного рода довольно оригинальных, и от подозрений слагавшихся в головах этих умников.

Наконец один из них наиболее напуганный собственными измышлениями воскликнул ни к кому прямо не обращаясь:

– Слышите уж объявлен поход полкам гвардии! Вот они кричат «Рады стараться!»

– Ну это ещё не много! – с неудовольствием заметил Головкин – Кричать они могут и просто при милостивом обращении к ним государыни. Да вот узнаем, что там такое делается, – прибавил граф, увидя издали идущего зятя. – Нам Павел Иваныч всё расскажет. Павел Иваныч! Ступай, братец, сюда.

А тот не слыша и не смотря в ту сторону, даже не догадывался, должно быть, что его требует почтенный тесть, жаждущий услышать повесть о том, что было при появлении государыни перед преображенцами, так усердно и громко заявлявшими свою преданность.

Видя, что Ягужинский направляется в сторону, а не к кружку, где жаждали услышать от него самые свежие новости, тот же дипломат, которому уже мерещился поход русских и чуть не уничтожение Дании ради восстановления прав Голштинии, вскочил с места и пустился догонять Павла Ивановича. Ему, однако, удалось это почти у самого дворцового крыльца, на которое, как видно, спешил войти маршал, чем-то озабоченный.

– А мы вас, милейший, ждали-ждали и чуть не проглядели! – хватая его за кафтан, прерывистым голосом закричал дипломат.

Ягужинский, занятый своею мыслью, не вдруг понял, чего от него хотят; поняв же, сердито ответил:

– Оставьте, пожалуйста, меня в покое! Что мне за дело до ваших желаний!

– Да видите – граф Гаврило Иваныч усильно вас просит, не я… не я…

– Что же нужно Гавриле Иванычу?

– Чтобы вы к ним сюда завернули на минуточку… долго вас не задержат, не беспокойтесь. – И сам так умильно глядит на сердитого генерал-прокурора, что тот, как ни был взбешён этою остановкою, не мог удержаться от улыбки и сказал:

– Теперь никак нельзя – через несколько минут, пожалуй!

– Так позвольте я вас здесь подожду?

– Хорошо, пожалуй! – отвечал сухо Ягужинский и скрылся за дверью, ведущей в коридорчик, к опочивальне её величества.

Любопытство назойливого дипломата было возбуждено в высшей степени, и в ожидании возвращения графа он стал перед дверью. Вдруг ему послышались какие-то голоса, и он не мог удержаться, чтобы не приложить уха к замочной скважине, не обратив внимания на то, что дверь отворялась изнутри, а не снаружи. Вдруг – бац! И подслушивающий с визгом полетел в цветочную куртину – окровавленный.

– Виноват! – начал было извиняться размахнувший дверь камер-лакей, но, увидев кровь, быстро запер дверь и скрылся.

Между тем ушибленный вскоре лишился чувств от потери крови и от испуга, так что когда Ягужинский вышел, то увидел, что у самого крылечка лежал в обмороке человек, весь в крови.

Не вдруг удалось Павлу Ивановичу найти людей, и прошло довольно много времени, пока отыскали доктора и унесли бесчувственного в оранжерею. Между тем стоустая молва искажала уже нелепым образом слух о человеке, найденном в крови. К дипломатическому кружку прибежал кто-то из голштинских камер-юнкеров и поведал, что один иностранный дипломат пал жертвою личной мести. Что это сделалось, когда свадебный кортеж направлялся к церкви и в суматохе никто не слыхал воплей жертвы, теперь найденной в кустах.

– Быть не может! – сказал недоверчиво канцлер. – Все наличные дипломаты после обеда были здесь и об отсутствии ничьём не заявлялось…

Другие утверждали, что в кустах найден был труп самоубийцы, избравшего этот момент для расчёта с жизнью, чтобы нарушить общую радость печальною катастрофой.

Что касается пострадавшего, то он рассказывал, что с ним вдруг сделалось дурно и он не может понять, каким образом очутился в куртине.

Пока происходил этот переполох, кружок нерасположенных к светлейшему князю неприметно примкнул к разным кружкам в саду, слушая и соображая, где и что говорилось. Раньше было совещание в самом дворце. Возмущённые ловкою штукою Меньшикова, разом обратившего на свою сторону голштинцев, которых хотели сперва употребить орудием для его низвержения, враги решили обдумать: что им делать? Павел Иванович Ягужинский спешил именно на это совещание, когда подвернулся ему любитель подслушивать.