Екатерина I - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 58
– Да я на всё готов и тебе вовремя всё узнаю, направлю дело и научу, как просить…
– И ты готов по первому моему спросу прямо делать и отвечать что укажу или спрошу?
– Готов.
– Сделаем опыт… Что тебя заставило к Меньшикову ехать прямо от Толстого?
– Открывать совет завтра… Так…
– Толстой думает прямо и предложение подать…
– Да…
– Невыгодное Сашке…
– Не совсем…
– Значит, ты и там и сям виляешь…
– Делать нечего, покуда.
– А этак, предавая и тех и других, ты не думаешь, что все от тебя отступятся?
– Догадаться им будет нелегко, и не теперь, разумеется, когда станут подозревать – узнать можно. Тогда примем меры. Ведь ни одного предложения нельзя внести в совет, обойдя меня; а как будем заносить в регистр для доклада, так и поймём, что и для чего. Вот светлейший: хоть я ему о затее Толстого и не сказал, а он и сам понял, продиктовал мне и сам подписал предложение: «Сенаторам, усердным к интересу её величества, для здешнего жительства, остаточные дворы раздать в Новгородской провинции да гаки в Лифляндах». Сомнительно, чтобы кто на это восстал? Государыня, разумеется, соизволит, тогда князь и даст кому знает… Разом и получится перевес на его стороне!
– А ты Григорья не забудь вставить в список… да доложи светлейшему, чтобы, в Ригу его посылая, полную мочь дали… тогда, к удовольствию его светлости, он всякую поноровку и будет чинить в своё время.
– Умница ты, Авдотья Ивановна… Как же не исполнить по твоему совету, коли тебе поноровить всё едино, что заставить себя поддерживать. Я тебя включу в перечень охотно, и столько поставлю, сколько требуется, а ты обо мне вспомяни при Самой…
– Сколько же ты поставишь?
– Сколько велишь… Дворов и не просите, а гаков, понеже в Риге Григорью Петровичу гаки больше с руки в аренду сдавать за хорошую оплату, – можно гаков от двадцати до двадцати пяти получить…
– А больше нельзя?
– Спервоначалу не советую… Тем паче в общий перечень. Урезывать будут непременно ведь. Двадцать пять запишу, ну, двадцать и дадут. А это по малости тысячи полторы с походцем в год сойдёт… и при неурожае…
– Смотри же, поставь… А я тебя попрошу назначить к воспитанию цесаревича Петра Алексеевича.
– Не назначат… Князь Остермана прочит, учёного… И куда нашему брату такую обузу на себя брать! Довольно с меня и в совете успевать да кабинет держать. За прочее благодарствую.
– Ну а Толстой как на Остермана глядит? – спросила Авдотья Ивановна.
– Тот ещё не думает о цесаревиче. Ближе: норовит с муженьком цесаревниным ладить… в нём опора у противников светлейшего… Им… норовя цесаревне, незачем прилаживаться к внучатам. Их следует, полагаю я, поудерживать подальше…
– Да Сама-то теперь к ним не такова… Стало быть, Толстой промахнулся, приставая к Голштинскому С ним не много дела поделаешь. У него своих немцев не оберёшься, и те немцы нашим хода не дадут ни за что. Нужно без немцев нашим стараться делать дело.
– Немцы нужны… Их не обойдёшь. А только своих дать немцев. Конечно, Остерман хоша тоже немец, да с тою разницей, что наш и в руках светлейшего будет только выполнять его приказы…
– А голштинские немцы потребуют у своего герцога каждый себе по местишку! И коли их герцогу дадут делами заправлять, как хочется Толстому, наших они ототрут дальше. Помни же, что тебе норовить следует скорее внучатам государыниным да незамужней цесаревне… а замужняя – отрезанный ломоть…
– А что же ты с девочкой-то поделаешь? Не много она, по ветрености своей, и понять-то может, а не только что сделать, – возражал Авдотье Ивановне Макаров. – Князь уж всё сообразил… Видит, что Бассевич только под свой ноготь норовит, он его холодно теперь и принимает. А ты, видно, думаешь только Сапегину руку держать? Смотри, не промахнись сама… Может он скоро и свихнуться…
– Я на него больших надежд не имею. Есть на примете ещё ухарь. И заслугу оказал памятную. И любим многими… и признателен… И на его руку гнёт княгиня Аграфена Волконская. А она баба зоркая и очертя голову не сунется.
– Кто же бы это такой был? – подхватил заинтересованный намёками Макаров.
– Вот как увижу в тебе полную искренность, тогда скажу. А теперь, покуда, поломай голову да попотей. Авось и сам усмотришь, коли ловок да находчив.
– А ты не пустую загадку загадываешь?
– Не загадку, а дело как есть подходящее.
– Ну, коли теперь не хочешь открыть… не настаиваю. Убедишься в моей правоте – без загадок будешь говорить. Поймёшь, что Алексей прямой человек и никогда и никого не подводил.
– Я и хочу по первым твоим делам видеть – каков ты?
– Увидишь… бояться нечего… Одно скажи: не из немецкой нации?
– Нет… наш, русский…
– Русский, так отчего не назвать? Не может быть тайною…
– Нет… до времени тайна… Особенно от таких прытких, как ты да Ягужинский.
– Стало быть, ты точно завела околесицу, чтобы ему не назвать нужного теперь самой тебе человечка?
– Неужели же я такая дура, что сама себя предам тебе либо ему?
– Я и сам узнаю. Не допытываюсь. А насчёт союза будь спокойна. Свою и своих руку крепко держу… без продажи… без всякой… начистоту!..
– Ладно, ладно. Увидим.
– А ты не разумеешь ни Левенвольдов, ни Сапегу?
– Опять же нет… На кой прах оба… Один не сегодня-завтра свернётся… А другому и поглядеть не дадут.
– Одначе знаем мы кое-что на этот счёт, с чем трудно будет согласить слова-то твои… Сдаётся, что, коли свернётся Сапега, за Левенвольдом очередь?
– Оттого, что вам этак кажется, вас дураками и ставят наши сестры.
– Не во всём! Давай хоть ударимся об заклад, что я тебя проведу!
– Утешайся же этим, а я буду делать своё дело. Вот оно и покажет, кто останется в дураках.
И оба, глядя друг на друга, засмеялись. У каждого из партнёров была в запасе такая стратегема, с помощью которой они думали поворотить дело в свою сторону и приклеить нос противнику.
Смеясь Макаров поднялся с места. Авдотья Ивановна сделала то же, промолвив:
– Давно пора спать. С тобой я опять заболталась было чуть не до света.
– Спать так спать, я и на то согласен… – И, простившись с хозяйкой, Макаров отправился в переднюю.