Добрая фея с острыми зубками - Сахарова Татьяна. Страница 28

— Брось, Верка, — осерчала на нее толстуха, — о покойниках плохо не говорят. — Размашистым жестом она шлепнула ложку капусты в мою тарелку.

— Постойте-ка, разве у Киселевой были дети? — Поданным Никиты Когтева, никаких детей у убитой не было, это я точно помню.

— Были, как же не быть, — кивнула носатая Верка. — Только давно это было, я еще в школе училась. Родила байстрюков не знамо от кого. С мужем-то они всего ничего пожили, зашибал тот крепко. А Оксана младенцев своих прямо в роддоме и бросила. Вот ведь сердца не было… — При этих словах тетка опрокинула в себя полстакана и захрустела соленым огурцом.

— Не слушайте ее, — вмешался пожилой мужик, сидевший напротив меня. — То дела давние, а смерть… она все грехи отпускает. Помянем Оксану добрым словом. Она женщина тихая была. Никому из нас зла не желала. Всему дому уколы делала бесплатно и даже капельницы ставила… И котов кормила бездомных…

— Вот-вот, они-то нам весь подъезд и обоссали, — не желала униматься захмелевшая Верка. Но на нее снова цыкнули теперь уже сразу несколько человек.

Догадки чехардой завертелись в моей голове. Что, если мои детские фотографии действительно присылала мне сама Киселева? Ну, тогда выходит, что… Нет, этого не может быть! Я отлично знаю, что у моих родителей долго не было детей, но потом мама лечилась… И еще она рассказывала мне про свой жуткий токсикоз, про отечные ноги, про низкий гемоглобин и постоянную угрозу срыва. Не могла же она все это придумать. Есть еще, кстати, тетя Настя, мамина двоюродная сестра, болтушка и неутомимая сплетница. Она неоднократно вспоминала, как добывала в застойные времена гранаты и литрами таскала в больницу дефицитный сок для повышения гемоглобина. К тому же маме делали кесарево, ей уже было хорошо за тридцать, и при родах кости таза не пожелали раздвигаться естественным образом. От кесарева сечения имеется шрам внизу живота. Не могло быть никакого усыновления! Не могло, и точка!

Хотя… мамин младенец мог родиться мертвым. Все-таки возраст и тяжелые роды. А тут прямо в больнице готовая и здоровая малышка. Заплатили врачам и получили ребенка в обход формальностей. Мама даже может об этом и не знать. Отец, опасаясь за психику жены, вполне мог сам провернуть махинацию по присвоению чужого ребенка, и бедная мама не догадывается, что ее собственная девочка умерла. Господи, неужели только что на кладбище зарыли в землю мою биологическую мать?

Усыновление объяснило бы странности в поведении Сереброва-старшего. Но, понятное дело, правды от него я никогда не добьюсь. А что, если папа ради сохранения тайны поехал к Киселевой, намереваясь уговорить ее молчать? Она же в ответ заявила, что в любом случае все расскажет… Это вполне могло спровоцировать Сереброва-старшего! Ужас! Что с ним теперь будет? Вдруг найдутся свидетели? Что будет со всеми нами?!

Интересно, как насчет Верещагина? Он тоже получал от Киселевой свои детские фотографии? Ведь именно народный депутат должен был приехать тогда на встречу. Нужно срочно с ним связаться! Во-первых, следует узнать, присылали ли ему снимки, а во-вторых, могли ли родители его усыновить. Кажется, бумажку с электронным адресом депутата я положила куда-то в свою сумку.

Во дворик вернулся наконец похоронный автобус. К столу подтянулись старушки. А я, включив все свое самообладание, постаралась продолжить разговоры об убитой. Однако очень быстро выяснилось, что близкой дружбы с покойной никто из соседей не водил. Нашлась лишь старушка, в прошлом учительница, которая в последние месяцы заходила к покойной довольно часто. Смертельно больной женщине было уже тяжело обходиться без посторонней помощи, и бабулька, чем могла, старалась подсобить ей по хозяйству.

Воспользовавшись тем, что принесли горячее и женское население стало хлопотать со сменой блюд, я подсела поближе к ней.

— Скажите, а в последнее время вы ничего странного в поведении Оксаны Тихоновны не заметили? Может, у нее появились деньги, или кто-то стал часто ее навещать?

— Да нет, — ответила та. — Какие у нас, пенсионеров, деньги? А приходили к ней только медсестры из поликлиники, морфий кололи. Ее самочувствие быстро ухудшалось. Ничего странного я не заметила… Разве что в последние несколько дней она какая-то возбужденная была, глаза горели… Я даже решила, что болячка ее немного отпустила. И еще утром в день смерти она меня на рынок послала, большой список продуктов составила. И курица, и телятина, и фрукты с овощами разные. Я было ее пожурила. Это ж все деньжищи-то какие! А она только отмахнулась, сказала, что дорогих гостей ждет.

Значит, все-таки Киселева ждала нас с Верещагиным в гости и тщательно готовилась. Один ноль в пользу усыновления.

— Скажите, а она ничего вам не рассказывала? Кого ждет в гости, например? Или вообще что-то о своей жизни? — продолжила допытываться я.

— Кого в гости ждет, не говорила. А так рассказывала о себе много. И о том, как родителей репрессировали после войны, и о своих детдомовских мытарствах. Знаете, она ведь из очень обеспеченной семьи была: папа — высокий местный чиновник, мама — оперная певица. Семья могла позволить себе и домработницу, и гувернантку. Огромная квартира в центре, шикарная дача за городом… И все закончилось в один день. Отца сразу расстреляли, мать сгинула в лагерях, а Оксана маялась по приютам. Три фунта лиха хлебнула, бедняжка. Ей даже в институт не дали поступить, несмотря на отличный аттестат. Только после двух лет работы нянечкой удалось пробиться в медучилище.

— А потом? Что случилось потом? Старушка сдвинула бровями.

— Да ничего… ничего особенного. Закончила училище, по распределению попала в роддом, получила вот эту квартирку. Потом вышла замуж, но муженек оказался горьким пьяницей. Они вместе пожили не более года. Всю жизнь работала не покладая рук, ушла на пенсию, почти сразу заболела. Диагноз поставили поздно, опухоль была уже неоперабельная.

— А ее дети? Тут соседи судачили, что у Оксаны Тихоновны в молодости были дети?

— Дети? — на лице бывшей учительницы отразилось недоумение. — Ничего о ее детях не знаю. Мы с дочкой в этот дом переехали всего лет пятнадцать назад. В нашу бытность никаких детей не было. — Она призадумалась. — И не говорила Оксана ничего про них. Правда, на стенах в квартире висело много детских фотографий, но это — малыши ее подруг по детскому дому. Во всяком случае, она так ответила, когда я спросила.

— И что эти подруги по детскому дому? Вы случайно их имен не знаете?

— Понятия не имею. Думаю, разошлись по жизни их дорожки. Лет-то сколько прошло. И не навещал ее никто. Правда, за какое-то время до смерти она несколько раз просила меня письма на почту отнести. Может, этим самым подругам и писала. А однажды, примерно неделю назад, Оксана даже уговорила меня один конверт собственноручно отвезти. Видно, почте не доверяла.

— И куда? Куда вы этот конверт отвозили? — поспешно переспросила я.

— Какая-то фирма на Пушкинской, там молодой человек стоял на входе, ему конверт и оставила, но номер дома я, старая, не запомнила.

И не нужно! Номер дома на Пушкинской мне и так прекрасно известен. Теперь понятно, как один из полученных мною конвертов оказался в моей приемной. Выходит, послания все же отсылала сама Киселева и, похоже, не только мне. Бьюсь об заклад, Верещагин тоже получал от нее конверты.

— А почему вы, собственно, интересуетесь Оксаной? Вы кем ей приходитесь? — неожиданно насторожилась старушка-учительница.

Я было собралась соврать что-нибудь вразумительное, но тут на другом конце стола фальшивый мужской голос затянул:

«Черный во-о-орон, что ж ты вье-е-ешься…»

Заунывную мелодию тут же подхватили и другие нетрезвые голоса. Пошла-таки водочка, как брехня по селу! Таким образом дальнейших расспросов мне удалось избежать, и я, спешно простившись, потрусила к машине. Тоскливое нестройное пение неслось мне вслед. Не сомневаюсь, уже через полчаса солисты переключатся на стандартный кабацкий репертуар. Начали за упокой, а закончат, как обычно… мордой в салате. Вернее, в данном случае мордой в квашеной капусте.