Волк в бабушкиной одежде - Дар Фредерик. Страница 21

Немедленно тип-в-твидовом-костюме-цвета-беж-который-носил-раньше-белый-плащ начинает орать по-немецки так, что получается очень громко по-германски.

Он секретирует два литра желчи в секунду и испаряет ее мне под нос.

Он хватает меня за обшлага и сильно трясет, в то время как пилот сзади осуществляет подворачивание рукавов по-вьетнамски.

– Да что с ними такое! – восклицаю я. Эльза с нахмуренными бровями бросает мне:

– Вы их освободили!

– Я! – взревел я. – Ну уж, это слишком (и девчонка знает, что я не вру), я же с вами практически не расставался! Моя дорогая, вы последняя, кто может осудить меня!

Она в замешательстве. Она повторяет в уме наши ласковые мгновения...

– Пока я была в ванной...

– Пока вы были в ванной, любезная подруга, я ждал вас под дверью, чтобы снова заключить в объятья. Хотите доказательств? Вы пели! И пели вот это...

Я приблизительно изображаю песню. Такая деталь, похоже, убеждает ее. Уже четверть минуты тип в т.к.ц.б.к.н.р.б.п. (см. выше) квакает безнадежно "вас?". Эльза переводит. Но смягченно. Видимо, она дает гарантии, потому что пилот отпускает меня, а тип... ну, в общем, в известном вам костюме, после того, как снял плащ, перестает вытряхивать из меня пыль.

Он беседует с компаньонкой голосом спокойным, как вода после водопада арии мадам Баттерфляй.

– Как же им удалось убежать? – спрашивает она. Меня посещает мое обычное гениальное вдохновение.

– Прелесть моя, мы должны признать, что наше внимание было ослаблено в течение некоторого времени. Наверное, те, другие, в это время втихаря вернулись... Это, конечно, наша вина!

Это множественное не кажется ей убеждающим единственным, но, тем не менее, мысленно она признает "меа кульпа", выражая мне протест фонетически. Пилот вроде бы потерял интерес к проблеме и вышел в коридор. Тип в костюме исследует замки и качает головой, не очень убежденный. Эльза, в силу женской физиологии, фонтанирует, чтобы повесить лапшу. У нее неспокойна совесть, особенно пониже пояса. Она понимает, что секспустячки во время службы не рекомендуются.

Я жду. Атмосфера скабрезнее, чем шуточки ветеранов войны после юбилейного банкета. Зажигание явно заклинило. Я бы поставил бархатные перчатки против железной руки, чтобы оказаться сейчас на Больших Бульварах.

Твидовый тип выпрямляется, весь в сомнениях. В этот момент из коридора доносится зов. Зовет пилот.

Он указывает на кровавый след на полу перед кладовкой, освещая его маленьким электрофонариком. Эмоции в вольере. Эльза спрашивает меня, есть ли у меня ключ от некрополя. Я отвечаю, что нет. Это не кажется пилоту препятствием. С его габаритами бульдозера ему плевать на закрытые двери. Небольшой бросок! Нажим плеча! Какой нажим! Дверь говорит: "Добрый вечер, дамы и господа, добро пожаловать!"

Световой пучок танцует на трех уложенных трупах.

Затем три взгляда скрещиваются на мне. Я пытаюсь сделать хорошую мину при плохой игре, силясь придумать какую-нибудь историю типа "рыбак, который видел рыбака, который видел рыбу", но трудновато улыбаться, когда у тебя в плавках десять красных муравьев да впридачу горсть обойных гвоздей вместо стелек. Я говорю себе, что ситуация настолько испортилась, что пора тащить ее к зубному и вырывать. Кулак пилота летит к моим зубам. Принимаю этот пирог полной пастью. Даже самые устойчивые жвалы не выдержали бы подобной терапии.

Падаю назад, голова чиркает по грязному камню (решительно, сегодня грязный день). Я вижу роскошный звездный дождь, затем закрываюсь в темной комнате, чтобы проявить негативы трудных испытаний.

Глава десятая

Бывают случаи, когда единственное ведро холодной воды суть божий дар.

То, которое щедрая рука выплескивает на мою мордуленцию, производит эффект нежной ласки. Открываю глаза. Пилот меня усыпил, он же – добрая душа – и пробуждает.

Торс у него в виде бункера. Солидный череп. Мозг с костными извилинами. Ну и все остальное.

Осознаю, что я привязан к креслу салона. И не комфортабельно. Ощущение, что составляю одно целое с креслом. Эльза деликатно курит турецкую сигарету с египетским запахом. Взгляд у нее коагулирующий. Она наклоняется ко мне.

– Ну, господин комиссар Сан-Антонио, – говорит она, – здорово вы нас поимели!

– Что касается тебя, дорогая, у меня впечатление, что в этой области трудно справиться, – усмехаюсь я.

Она пускает мне в лицо облако дыма от травки Нико.

– Лучше бы вы пользовались флакончиком от Карвена, – советую я, – пахло бы приятнее, чем ваша армянская бумага.

Это приводит ее в холодное бешенство. Она вынимает сигарету изо рта и нежно прижимает ее к моей щеке. Хоть я и цыпленок жареный, но пахнет почему-то паленой свиньей. Терплю боль.

– Это мне уже делали, – уверяю я ее. – Но это меня не стесняет, я стал уже огнеупорным.

– Мы позвонили в Париж, чтобы получить ваш словесный портрет, – возобновляет она диалог.

– И опознали меня? Это не удивительно. С первого взгляда видно, что ваш мозг так же хрупок как буфет с посудой.

Она дает мне пощечину.

– Время физзарядки, дорогая? Вы странно ведете себя с добряком, который едва ли час назад вынуждал вас звать мадам вашу мамочку на родном немецком!

Появляется тип цвета беж. В руках он держит небольшую черную сумку для инструментов.

– Сейчас вы заговорите! – обещает Эльза.

– Но я только этого и хочу, моя хаврошечка.

– Вы нам все расскажете!

– Начиная с Адама, или пропустим первые миллионы лет?

– Через минуту вам станет не до шуток. Тип, оплащенный ранее, открывает сумку. Вытаскивает шприц, укрепляет иглу, выбирает ампулу из железного ящичка.

– Вернер вколет вам кое-что из своего запаса, – говорит она. – Ваши страдания будут столь невыносимы, что вы будете умолять прикончить вас!

– Интересно, – говорю я. – А он запатентовал изобретение, ваш Вернер?

Произнося это, мои нежные козлятки, я вовсе не чувствую себя героем. Для меня оплеухи, штучки с щипцами, ласки паяльной лампы не столь страшны, я их выношу, так как имею темперамент железного дровосека, но прививки, нет, я против, особенно когда выступаю в роли ковбоя, как говорит Толстый. Кстати, где же мои Лоурел и Харди? Почему не вернулись? Нарвались на неприятности? Ах! Как на духу, ребята, что-то барахлит коробка передач.

Вернер отпиливает верхушку предательской ампулы. Набирает затем ее содержимое в шприц. Эльза балдеет. У нее два способа наслаждения: мужчины с карточкой активного члена (клуба) и сильные эмоции. Приятно быть в состоянии предоставить ей оба способа.

Она отрывает рукав моей рубашки, чтобы оголить руку. Надо заметить одну вещь, которая говорит о менталитете этих добрых людей: они колют без предупреждения. Никакого ультиматума. Их метод не похож на классический: "говори, или...". Нет. Они начинают с действия. Следует признать – это эффективнее. Я крепко сжимаю зубы. Мой Сан-А, ты нашел, что искал. На память приходит песенка "Ах, не нужно было, не нужно ему было туда ходить!"

Шприц приближается к моей руке. Вернер готовится прицепить брошку. Он ищет вену. "Увидишь свои вены, жди в жизни перемены", – часто повторяет мне Фелиция. Воистину она права.

Сан-Антонио, супермен брачных ночей и банкетов, сейчас так же неуязвим, как микроб на фабрике по производству пенициллина. Он взывает к маме, Франции, своему делу, дамам, которым оказал честь своим доверием... Вы возразите, что поскольку он мыслит, следовательно, существует. Согласен: он существует! Только недолго. О, боль! Гроза! Бездна-дежность? Неужели я закончу свое существование таким ужасным концом? Неужели здесь закончится занимательная история сан-антонионесок (или сан-антуанесок, по вашему выбору, я не привередлив)?

Нет! Чудеса существуют не только в сказках. В тот момент, когда Вернер нашел мою любимую вену (бледно-голубую с сиреневым оттенком), некий тара – так называемый – рам раздается снаружи.