Не говори ты Арктике — прощай - Санин Владимир Маркович. Страница 49

Вот подлинный «медвежий» случай с Александром Данилычем Горбачевым, руководителем полетов на СП-13. В палатке находились три человека — сам Данилыч, радист и механик, собака несла караульную службу на свежем воздухе. Пришел здоровый медведь и стал гонять собаку, слегка ее прихватил, она с визгом бросилась в палатку, а медведь — за ней. Разорвал лапой полог, просунул голову — и Данилыч стал стрелять из карабина в упор: убил первой же пулей, но с перепугу выпустил всю обойму. Медведь закрыл собой выход из палатки; страшно было выходить — а вдруг там еще медведи, патроны-то все израсходованы…

Случай этот я не использовал — по сюжету потерпевшие аварию должны были остаться без продовольствия…

Об Александре Данилыче, интереснейшем человеке, я писал в первой своей полярной повести, но один эпизод из его жизни тогда рассказывать было рано. Произошел он во время войны в Мурманске, где летчик Горбачев служил в одной части с прославленным истребителем Сафоновым, дважды Героем Советского Союза. Еще до войны они любили одну девушку, та предпочла Сафонова и вышла за него замуж; когда Сафонов погиб в воздушном бою, Горбачев разделил горе молодой вдовы, делал что мог — бережно и тактично; спустя год, когда время зарубцевало рану, они объяснились, и Горбачев предложил вдове руку и сердце. Потом, хорошо подумав, сказал: «Давай подождем до конца войны. Лучше уж, если мне судьба погибнуть, останешься вдовой великого летчика Сафонова». Не знаю, как на вас, а на меня эти слова произвели сильное впечатление.

Рассказал мне об этих случаях Сидоров, у которого вообще отличная память на словечки. Вот эпизод из его полярной молодости. Поехал он вместе со своим начальником Николаем Георгиевичем Мехреньгиным в тундру проверять капканы на песцов, и в пути застигла их сильнейшая пурга. Зарылись в снег вместе с собаками, шестом проделывали отверстия для воздуха и трое суток носа не могли высунуть — мело хорошо. «Я вконец измучился по большой нужде, — вспоминает Сидоров, — а Николай Георгич говорит: „Терпи, Вася, терпи, все в кровь уйдет“.

Или другой случай со словечками, тоже из его полярной молодости. Одного метеоролога на полярной станции, храбреца не из первого десятка, решили разыграть. Когда он зашел по большой нужде в туалет, Вася напялил на себя медвежью шкуру, дождался выхода метеоролога и полез обниматься. «И у того, — закончил Сидоров, — нашлись в организме скрытые резервы, обделался».

И первый, и второй эпизоды не использовал, редактор воспротивилась — грубая физиология… А что мы, для детей дошкольного возраста пишем? Как же быть с гениальными книгами Рабле, Гашека, Шолохова? Человеческое тело совершенно во всех своих функциях, и делать вид, что некоторые из них не существуют, могут лишь отпетые ханжи, вроде осмеянных Макаренко педологов, которые приходили в ужас от одного лишь намека на то, что у женщины есть грудь и ноги. «Мы считаем… безнравственными тех, — писал Анатоль Франс, — чья нравственность не похожа на нашу…» Ярослав Гашек высказался еще более определенно: «Жизнь — это не школа для обучения светским манерам… Правильно было когда-то сказано, что человек, получивший здоровое воспитание, может читать всё. Осуждать то, что естественно, могут лишь люди, духовно бесстыдные, изощренные похабники, которые, придерживаясь гнусной лжеморали, не смотрят на содержание, а с гневом набрасываются на отдельные слова».

Спасибо людям, которые по долгу службы редактировали «Тихий Дон» и не выбросили из него словечки, придающие столь яркий колорит персонажам этой великой книги.

Сколько добрых, но густо посыпанных солью полярных шуток и розыгрышей я не смог привести! Рассказывал — смеялись, а только заикался, что хорошо бы включить в книгу, — в ужасе махали руками. Мне было горько и обидно и за себя, и за читателей, которые не прочтут, не узнают этих словечек.

«Беседы с Василием Харламовым. Колоритнейшая личность!»

Харламов — самый занятой человек на станции: за ним и его двумя механиками, Валерием Шашкиным (тоже бывший восточник) и Мишей Васильевым, — дизельная, тягач и два вездехода, которые требуют неусыпного внимания и, увы, каждодневного ремонта. Но если Мише лет двадцать пять, а Валерию под тридцать, то Харламову за шестьдесят, и все эти годы праздной жизни он не знал. «От времени может зашататься даже такая могучая скала, как Харламов», — с сожалением сказал Сидоров, когда доктор Пономарев обнаружил у главного механика и сильную гипертонию, и шумы в сердце. Только на куполе я узнал, что год назад Харламов провел санно-гусеничный поезд от Востока в Мирный в условиях семидесяти четырех градусов ниже нуля! В походе, который я в свое время описал, морозы достигали семидесяти двух; правда, памятуя о неимоверных трудностях моих походников, Харламов захватил с Востока три тонны керосина, которым в нужной пропорции разбавлял и разогревал на кострах превратившуюся в студень солярку. Поезд в Мирный он привел благополучно, а гипертонию и шумы в сердце прихватил по дороге.

Кажется, все знаешь, многое видел и о многом слышал, а не перестаешь поражаться мужеству и выносливости наших полярников. Кто еще рискнул бы вести поезд по ледяному куполу Антарктиды в таких нечеловечески трудных условиях? Скажу прямо: мужество и выносливость, конечно, замечательные качества, но давно пора не делать ставку только на них. Я уже писал об этом и еще раз повторяю: за такие походы, как у Евгения Зимина в 1969 году и у Василия Харламова в 1978-м, не жаль самых высоких наград (не дали никаких — даже медалей), однако обязательно ли они нужны, эти изнурительные походы, полторы тысячи километров в один конец? Не пора ли наконец от слов перейти к делу и несколько сот тонн необходимых восточникам грузов доставлять на тяжелых транспортных самолетах? Пусть без посадки, хотя бы на сброс, на платформах и парашютах. Кстати говоря, это будет и значительно дешевле: санно-гусеничный поход — штука чрезвычайно дорогостоящая…

Возвращаюсь к Харламову. Он высок и очень силен, механик и дизелист — надежнейший из надежных, имеет звание «мастер вождения тяжелых машин». Незаменимый работник, и в общежитии он, однако, человек не простой: любит поворчать, вспыльчив, не терпит возражений, раздражается при виде не занятых делом людей, может вспыхнуть, причем иногда без достаточных причин. Никому другому на станции Сидоров бы этого не спустил, а Харламову прощает: кому многое дано, тому многое позволено. Товарищей Сидоров предупредил: когда Харламов не в духе — молчите, не возражайте, он быстро отойдет.