Остров Весёлых Робинзонов - Санин Владимир Маркович. Страница 10

– Что ты хохочешь, идиот? – визгливо закончил Антон свой монолог. – Немедленно иди за Потапычем!

Вернулся я без Потапыча, но с его тельняшкой и кепкой. Старик тут же признал свою вину: он забыл, что корова – животное целомудренное и незнакомых людей подпускать к себе не любит. Потапыч пред­ложил мне перевоплотиться в него: переодеться и привязать к подбородку мочалку. Было также реко­мендовано притупить бдительность Глюкозы ведром пойла.

Глюкоза с подозрением покосилась на странную фигуру, но тельняшка ее успокоила. Корова принялась за пойло, уже не обращая на нас никакого внимания. Хотя под конец мои пальцы сводила судорога, я само­отверженно выдоил из Глюкозы полное ведро молока. Мы отнесли его в погреб и разлили по крынкам.

Когда же пришли обратно, Глюкоза исчезла. На ее месте лежал Шницель и торопливо грыз жареную ку­рицу. Увидев нас, пес подхватил курицу за ножку и юркнул в калитку. Антон взялся за сердце.

–Я его убью! – простонал он, схватил палку и по­мчался за Шницелем. Я немного подождал и, как бы сделал любой зевака на моем месте, пошел смотреть на расправу. Из-за кустов доносился приглушенный го­лос Антона. Я осторожно заглянул сквозь ветви. Лежа на траве, Шницель приканчивал курицу и вниматель­но слушал своего хозяина. Ласково поглаживая двор­нягу по голове, Антон проникновенно говорил о страшной участи воришек, о всеобщем к ним презре­нии. Он говорил, что вору не место в человеческом обществе. Шницель благодушно кивал и облизывал длинным языком покрытую жиром морду. Я кашля­нул, и Антон, прервав проповедь на полуслове, сурово закончил:

– Если такое повторится, негодяй, убью! – И, по­смотрев на меня, добавил: – Ну, чего глазеешь? Пошли искать Глюкозу!

Корову мы нашли в пруду, куда она залезла по са­мые уши.

О том, как мы вытаскивали Глюкозу из пруда, пасли, доили, снова пасли и снова доили, Антон взял с меня клятву никогда никому не рассказывать. «Может быть, – сказал он, – пройдут годы и мы, убеленные сединами старики, будем с доброй улыбкой вспо­минать этот наверняка самый позорный день в нашей жизни. Не исключено, что мы даже будем смеяться.

Но до тех пор – если, конечно, ты мне настоящий друг – и не подумай заикаться об этой истории».

Я обещал не заикаться. Я слишком дорожу дружбой Антона, чтобы отказать ему в этой маленькой услуге. Поэтому подождите хотя бы лет двадцать, и я расскажу вам кое-какие дополнительные подробности. Если Ан­тон разрешит, естественно.

СКАНДАЛ В БЛАГОРОДНОМ СЕМЕЙСТВЕ

Вечером по удару гонга мы собрались на площади имени Пятницы (дворик у конторы), до крайности не­довольные друг другом. От энтузиазма, с которым на­чинался рабочий день, не осталось и следа. На лбу Зайчика разместился багрово-лиловый синяк, похожий на пирамиду с усеченным конусом; болезненно морщился и вскрикивал чуть ли не на каждом шагу Антон, при­храмывал Борис и болтал в воздухе перевязанным пальцем Лев Иванович. Члены коммуны, за исключе­нием неунывающей Машеньки, выглядели такими по­трепанными и жалкими, словно они только что закон­чили дележку счета за газ и электричество в комму­нальной квартире.

– Вечер критики и самокритики объявляю откры­тым, – без всякого пафоса сказал Борис.

В своей короткой вступительной речи предсе­датель коммуны не оставил от нас камня на камне. Он заявил, что своим поведением мы запятнали слав­ное имя Робинзона Крузо, что десять самой скверной репутации котов, запертых в одном сарае, по срав­нению с нами выглядели бы лордами на именинах ее величества. Он признался, что ему стыдно называть имена почтенных и уважаемых людей (все посмотрели на Игоря Тарасовича и Льва Ивановича), которых только чувство такта запрещает ему назвать ослами (возгласы возмущения Игоря Тарасовича и Льва Ивановича), людей, из-за глупой ссоры оставивших коммуну без обеда. Ему, Борису, жаль науку физику, в которую через три года войдут два юных лоботряса (суровый взгляд в сторону Юрика и Шурика), которые привязали полено к лапам петуха, чтобы он не мешал им играть в баскетбол. Когда Потапыч петуха освобо­дил, несчастная птица была полумертвой от злости и унижения.

Борис рассказал про Зайчика, первым же ударом топора едва не раскроившим себе лоб, и выразил сожаление, что этого не произошло, ибо вторым ударом Зайчик чуть не отрубил Борису голову, а треть­им вогнал единственный топор в суковатую чурку так глубоко, что высвободить его оттуда удалось лишь благодаря мастерству Потапыча. Ну, а что касается Антона, заключил председатель, то он вполне за­служил от Глюкозы удар копытом. Более того, он, Борис, считает, что корова поступила крайне гуманно, наказав только одного Антона, потому что второй «субчик» (кивок в мою сторону) заслуживал удара не меньшей силы. Вбить ноги беззащитного живот­ного в колодки, чтобы удобнее было доить, могли люди с постыдно низким культурным и интеллекту­альным уровнем.

– А не объяснит ли уважаемый председатель, по­ чему он хромает? – мстительно спросил Лев Ивано­вич.

Борис растерянно втянул голову в плечи.

– Что ж, – с предвкушаемым наслаждением сказал Лев Иванович, – тогда скажу я. Наш руководитель, столь гневно и объективно бичевавший наши пороки, в силу особенностей своей памяти упустил один факт. – Профессор от удовольствия почмокал губами. – В са­мый разгар рабочего дня, когда мы – я не имею в виду коллегу Ладью – потели на кухне, наш глубоко и мно­гоуважаемый шеф… Знаете что делал? Играл – причем вопреки желанию партнера – в чехарду с Мармеладом! И во время одного лихого прыжка… – Борис со вздо­хом кивнул.

–Я бы хотел спросить коллегу Черемушкина, – невозмутимо посасывая трубочку, проговорил Игорь Тарасович, – что он имел в виду, роняя свою реплику насчет моей работы на кухне. Уж не считает ли коллега, что картошка сгорела из-за меня, а не потому, что профессор Черемушкин непрерывно бегал к окну смотреть на одного молодого и симпатичного члена коллектива?

–Я имел в виду тот неоспоримый факт, – ответил Лев Иванович, трусливо взглянув на жену, – что, пока коллега Ладья разрывал во дворе кучу мусора в поисках своих неандертальцев, в котле выкипел суп и неизвест­но куда убежали со сковороды три жареные курицы! Может быть, кандидат бронтозавровых наук И. Г. Ладья объяснит высокому собранию это сверхъестественное явление?

Коллега Ладья охотно согласился прокоммен­тировать чудо. Он лично твердо уверен, что куры даже в жареном виде не могли вынести убийственных мело­дий, которые насвистывал коллега Черемушкин.

Пока ученые мужи поливали друг друга ядом остро­умия, Ксения Авдеевна отвечала на вопросы ошелом­ленных слушателей:

– Они заспорили, что важнее, музыка или археоло­гия. Игорь Тарасович в шутку сказал, что сломанный зуб птеродактиля в тысячу раз интереснее, чем бес­смысленный набор звуков, именуемый классической музыкой. Левушка раскипятился и, к моему ужасу, обозвал Игоря Тарасовича динозавром. И началось такое, что я сбежала с кухни!

И Ксения Авдеевна грустно покачала головой.

Слово взял Потапыч. Начал он издалека. Рассказал о своей службе на миноносце «Бурный», о том, как вытащенная на палубу четырехметровая акула едва не оттяпала ему ногу и вдруг, прервав свой рассказ, обрушился на нас десятибалльным штормом. Для начала Потапыч обозвал всех мужчин «пресновод­ными швабрами». Затем, распаляясь все больше, сравнил Юрика и Шурика с дохлой салакой, Бориса – с беззубой щукой, Зайчика – с бесхвостым китом, а Антона и меня – с выброшенными на берег ме­дузами, «каким у нас на флоте не доверили бы и гальюн чистить». В заключение Потапыч заявил, что на таких мужчин ему противно смотреть, и посове­товал Ксении Авдеевне и Машеньке подарить нам их юбки.

Антон признал, что в своей яркой и образной речи Потапыч в целом правильно охарактеризовал со­стояние нашего рыбного хозяйства. Его сравнения точны и справедливы, за исключением, пожалуй, недостаточно мотивированных медуз. Но он, Антон, берет на себя смелость заявить, что мужской контин­гент коммуны не словами, а делом отстоит свое веко­вое право на брюки.