Божьи воины - Сапковский Анджей. Страница 82

Освобожденные смотрели на него, но так, словно глядели на предмет, на вещь, вдобавок совершенно им безразличную. Их глаза были мертвыми и пустыми. Они не произнесли ни слова, не издали ни звука. Просто вышли.

Молчание длилось долго.

– Ты только глянь на него, Раабе, – прервал тишину Йон Малевольт. – Пожертвовал собой ради дела. Интересно… а ведь вовсе не похож на идиота. Как же, однако, обманчива бывает внешность.

– Когда у гуситов будет собственный папа, – добавил Тибальд Раабе, – он должен будет объявить тебя святым, Рейнмар. Если он этого не сделает, то окажется неблагодарным кутасом.

Рейневан прожил «Под серебряным колокольчиком» неделю, днем сидел с арбалетом на коленях, ночью дремал с ножом под подушкой. Он был один – Тибальд Раабе и мамун Малевольт уехали и скрывались. Они говорили: слишком велик риск. Если что-нибудь случится, лучше быть подальше. Однако ничего не случилось. Никто не явился, чтобы Рейневана арестовать или убить. Шансы стать мучеником уменьшались со дня на день.

Двадцатого ноября появился Тибальд Раабе. С сообщениями и слухами. Якуб Ольбрам из-под Лагевников исчез. Как в воду канул. Он, несомненно, прекрасно использовал предоставленную ему Рейневаном неделю промедления. За семь дней, заметил голиард, можно добраться до Любека, а оттуда кораблем хоть на край света. Короче говоря: Фогельзанга нет, о Фогельзанге можно забыть, на Фогельзанге можно проставить крест. И надо об этом донести Прокопу. Незамедлительно. Ждать больше нечего.

– Однако, для полной уверенности еще подождем, – попросил Рейневан. – Еще неделю. А лучше – полторы…

Однако Рейневан и сам уже потерял надежду до такой степени, что перестал просиживать «Под колокольчиком» и убивать скуку чтением «Horologium sapientiae» [185] Генриха Сусо, оставленный в трактире каким-то бакалавром, который не мог заплатить за харч и вино. Рейневан седлал коня и уезжал. Довольно часто посматривал в сторону Бжега. В сторону села Шёнау, владения чесника Бертольда Апольды. Зеленая Дама утверждала, что Николетты в Шёнау нет, но, может, следовало бы проверить самому?

Тибальд, который все чаще заглядывал в Гдземеж, довольно быстро его понял и расшифровал. Он не удовольствовался отговорками и увертками, принудил Рейневана признаться. Выслушав, помрачнел. Такие штуки, заметил, плохо кончаются.

– Ты легко выпутался из аферы с одной девкой, чудом выскользнул из лап Биберштайна и уже лезешь в новую петлю. Это может тебе дорого стоить, панич. Чесник Апольда не даст плюнуть себе в кашу, а епископ и Грелленорт тоже умеют сложить два и два и уже могут поджидать тебя в Шёнау. Может караулить Ян Зембицкий. Потому что о тебе уже много говорят в Силезии.

– Много? Это о чем же?

– Ходят слухи, – начал рассказывать голиард, – и не исключено, что кто-то распространяет их нарочно. В Зембицах князь Ян удвоил стражу, кажется, придворный астролог предупредил его о возможном покушении. В городе без обиняков говорят о каком-то мстителе, о возмездии за Адель. Широко комментируются коварные убийства, совершенные в Тепловодах. Эхом возвращается проблема нападения на сборщика податей. Разные странные люди появляются и задают разные странные вопросы. Словом, – подытожил Тибальд Раабе, – разумнее отказаться от эскапад по Силезии. А уж особенно в сторону Шёнау. Фогельзанга нет, но у тебя, Рейнмар, по-прежнему есть в Силезии миссия, которую ты должен исполнить. Перед Рождеством ты можешь ожидать посланца от Флютека. Появятся дела, которые надо будет совершить, важные дела. Хорошо, если б ты их не провалил. А если провалишь и выяснится, что это случилось из-за ухаживаний и заигрываний, ты ответишь головой. А головы-то жалко.

Тибальд уехал. А Рейневан, не решившийся до конца к тому времени, теперь начал беспрерывно думать о Николетте.

Двадцать восьмого ноября в Гдземеж явился Йон Малевольт, мамун-анархист. С весьма неожиданным предложением: в окружающих лесах, сообщил он, многозначительно подмигивая и облизываясь, обосновались две лесные ведьмы – молодые, глупенькие и симпатичные, шибко жаждущие, но не склонные к моногамии. К тому же готов роскошный бигос. Он, Малевольт, как раз собирается к ведьмам с дружеским визитом, а вдвоем, как говорится, всегда приятней. Видя, что Рейневан вздыхает, колеблется и вообще виляет, мамун заказал бутыль тройняка [186] и принялся его выпытывать.

– Итак, ты любишь, – суммировал он то, что услышал, ковыряя ногтем в зубах. – Обожаешь, тоскуешь, стонешь и сохнешь, а вдобавок ко всему – совершенно непродуктивно. Дело вроде бы не новое, особенно у вас, людей, вам, похоже, даже нравится это, а ваши поэты, я знаю, двух строчек без чего-то такого слепить не в состоянии. Но ты-то ведь Толедо, брат. Для чего, спрашиваю я тебя, существует любовная магия? Для чего существует philia?

– И ее, и меня оскорбило бы, если б я попытался склонить ее к себе филией.

– Главное – результат, юноша, результат! В конечном итоге это вопрос полового влечения, которое обычно удовлетворяют, прости за прямоту, введением того, чего надо, туда, куда надо. Не гримасничай! Другого способа нет. Природа не предвидела. Но если уж ты такой правильный, такой рrеих chevalier, [187] то не настаиваю. Тогда завоюй ее классически. Наколдуй зимой цветы, дюжину роз, достань в городке двадцать пряников с глазурью и – айда свататься.

– Секрет в том, что… Что я как следует не знаю, где ее искать.

– Ха! – Мамун ударил себя по колену. – Эту проблему мы разрешим моргнуть не успеешь! Отыскать любимую особу? Пустяк. Нужно лишь малость магии. Вставай, едем.

– Я к ведьмам не поеду.

– Как хочешь, пропади ты пропадом. А я поеду, поем бигоса… Хм-м… А главное, привезу компоненты для заклинаний… Когда вернусь, примемся за работу. Чтобы не терять времени, начерти здесь на полу Шеву.

– То есть четвертую пентаграмму Венеры?

– Вижу, ты в этом разбираешься. Надпись тоже знаешь?

– Элоим и Эль Джебил гебрайским шрифтом, Шии, Эли, Айиб алфавитом малахимов.

– Браво. Добро, еду. Жди меня… Сегодня у нас какой день?

– Двадцать восьмое ноября. Пятница перед первой неделей адвента.

– Жди меня точно в воскресенье.

Мамун сдержал слово и срок. Тридцатого ноября, в первое воскресенье адвента, он явился, к тому же ранним утром. И сразу взялся за дело. Критическим оком окинул начерченную Рейневаном пентаграмму, проверил надпись, кивком дал знать, что все правильно, поставил и зажег в углах свечи из красного воска, вытряхнул из сумы компоненты, в основном пучки трав. Укрепил на треноге малюсенькую железную тарелочку.

– Я думал, – не выдержал Рейневан, – что ты воспользуешься магией древнего народа. Вашей собственной.

– Воспользуюсь.

– Ведь четвертая пентаграмма Венеры – это канон магии людей.

– А как ты думаешь, откуда люди взяли свои магические каноны? – выпрямился Малевольт. – Изобрели их?

– Однако…

– Однако, – прервал мамун, насыпая на тарелочку соль, травы и порошки, – соединим нужное с нужным. Человеческие секреты я знаю тоже. Изучал.

– Где? Как?

– В Болонье и Павии. А как? Нормально. А ты что думал? Ага, понимаю. Моя внешность. Тебя это удивляет? Ну, так я тебе скажу: для того, кто хочет, ничего трудного нет. Главное, мыслить позитивно.

– Похоже, – вздохнул Рейневан, – мы дождемся и того, что в училища станут принимать девушек.

– Тут ты малость перебрал, – кисло бросил мамун. – Девушек в университетах мы не дождемся, хоть век жди. А жаль, честно говоря. Но довольно, хватит фантазировать попусту, принимаемся за реальные дела… Черт возьми… куда подевался флакончик с кровью… О, есть.

– С кровью? Малевольт?.. Черная магия? Зачем?