Божьи воины - Сапковский Анджей. Страница 86

– Я царапну твоего коня. – Черепоглавый словно читал в мыслях Рейневана. – Только царапну болтом. Конь дернется и свалит тебя с мостика. Найдя твой труп с переломанными костями на дне яра, твои хозяева из инквизиции решат, что это несчастный случай. Просто спишут тебя в потери и забудут.

– Я не служу инквизиции.

– Мне все едино, кому ты служишь. Я провокатора носом чую. Твоя вонь аж сюда долетает.

– У меня не менее чувствительный нос. – Рейневан, хоть и окаменел от страха, прикидывался храбрецом. – А воняет здесь предателем, разбойником и контрабандистом и к тому же обычным грабителем. Хватит болтать. Стреляй, убей меня, продажный мерзавец. Ох, радует меня мысль о том, что сделает с тобой Неплах, когда доберется до тебя.

– Ты трясешься от страха, шпик, – сказал блондин. – Каждый шпик – трус.

Рейневан отпустил трензель, достал стилет.

– Зайди на мосток, отважный, когда вы втроем. Здесь места аккурат для двух. Ну давай. А может, ты свой испанский нож носишь только для того, чтобы спящих закалывать?

Черепоглавый опустил арбалет, сухо рассмеялся. Смуглый подмастерье подхватил, спустя мгновение захохотал и блондин.

– Ну, вылитый брат, – сказал он.

– Вылитый брат, – повторил черепоглавый. – Подойди к нам, Рейнмар из Белявы, брат Петра из Белявы. Хотим пожать тебе руку, Рейневан, брат нашего друга, незабвенного Петерлина.

Рейневан стянул храпящего коня с мостика. Выражение лица у него было воинственное, а дрожь колен он кое-как унял. Черепоглавый пожал ему руку, хлопнул по плечу. Вблизи можно было видеть его невероятную худобу, прямо-таки живой труп.

– Извини нам излишнюю осторожность, – сказал он. – Нас научила этому жизнь. И благодаря этой науке мы живы. Как ты верно догадался, – продолжал он, – мы Фогельзанг. Мы не предали, нас не перевербовали, мы не поменяли сторону. Не растратили доверенные нам средства. Мы готовы действовать. Мы верим, что ты прибыл от Прокопа и Неплаха. Мы верим, что ты представляешь их, уполномочен ими. Что должен по их приказу направить нас, ибо время пришло. Управляй, Рейневан. Мы верим тебе. Меня зовут Дроссельбарт. [194]

– Бисклаврет, [195] – подавая руку, представился блондин.

– Жехорс. [196] – Рука смуглого подмастерья была твердой и шершавой, как неоструганная доска.

– Благодарю за коня в Тепловодах.

– Не за что, – глаза у Жехорса были еще тверже, чем ладони. – Нас интересовало, куда ты на том коне поедешь.

– Вы ехали следом?

– Хотели знать, куда поедешь, – как эхо повторил блондин Бисклаврет. – У кого будешь искать помощи.

– Те монахи…

– Свидницкие доминиканцы – шпионы инквизиции. Они видели Жехорса, мы не хотели рисковать. Тем более что в корчме были еще двое, относительно которых у нас возникли подозрения. Поэтому…

– Поэтому мы сделали то, что надо, – спокойно докончил Жехорс. – И ехали следом за тобой. Некоторые из нас считали, что ты помчишься прямо в Свидницу, спрятаться под инквизиторским крылышком… Ольбрам…

– Кстати, – проговорил Рейневан, когда блондин замолчал, – а где он, господин Ольбрам? Мой неполучившийся убийца?

Бисклаврет долго молчал. Жехорс тихо кашлянул. На губах Дроссельбарта появилась странная гримаса.

– Мы разошлись во мнениях, – сказал наконец худой. – Относительно тебя, твоей особы. Относительно того, что следует делать. Мы не смогли договориться с ним, поэтому…

– Поэтому он уехал, – быстро вставил Жехорс. – Теперь нас трое. Давайте не будем здесь стоять, ночь наступает. Едем в Гдземеж.

– В Гдземеж?

– Мы проверили Гдземеж и твой постоялый двор «Под колокольчиком», – сказал Дроссельбарт. – Вполне приличное и безопасное место. Мы хотим туда перебраться. Имеешь что-нибудь против?

– Нет.

– Тогда по коням – и в путь.

Опустилась ночь – не совсем темная, светила луна, искрился и блестел снег.

– Долго вы мне не доверяли, – проговорил Рейневан, когда они выехали из леса на тракт. – Чуть не убили. Я брат Петерлина, и однако…

– Настало время, – прервал Дроссельбарт, – когда брат предает брата и оказывается для него Каином. Настало время, когда сын предает отца, мать – сына, жена – мужа. Подданный предает короля, солдат – командира, а священник – Бога. Мы подозревали тебя, Рейнмар. Были причины.

– Это какие же?

– Во Франкенштайне ты сидел в тюрьме инквизиции, – проговорил едущий с другого бока Жехорс. – Инквизитор Гейнче мог тебя завербовать. Принудить к сотрудничеству шантажом либо угрозой. Либо просто перекупить.

– Именно, – серьезно подтвердил Дроссельбарт, поправляя капюшон. – В этом дело. И не только в этом.

– В чем еще?

– Неплах, – фыркнул сзади Бисклаврет, – отправил тебя в Силезию в качестве приманки. Он – рыбак, мы – рыбы, а ты – червяк на крючке. Нам не хотелось верить, что ты до такой степени наивен, чтобы не разобраться что к чему. Не увидеть укрытой цели, двойной игры. Мы не знали, какова эта цель и что это за игра. А имели право предполагать самое худшее. Согласись.

– Имели, – неохотно согласился он.

Они ехали. Светила луна. Подковы цокали по замерзшей земле.

– Дроссельбарт?

– Да, Рейнмар?

– Вас было четверо. Теперь трое. А вначале? Вас не было больше?

– Было. Но… смылись.

Дроссельбарт, Бисклаврет и Жехорс устроились «Под колокольчиком» с беззаботной свободой бывалых светских людей, какую до того Рейневан знал и видел только у Шарлея. У корчмаря вначале была растерянная мина и бегающие глаза, но его успокоил врученный Дроссельбартом солидный и набитый до металлической твердости кошелек. И заверения Рейневана, что все нормально и в порядке.

Реакция и мина корчмаря – это было сущей ерундой по сравнению с реакцией и миной Тибальда Раабе, явившегося в Гдземеж назавтра. Голиард буквально остолбенел. Конечно, он сразу же узнал Бисклаврета и знал, с кем имеет дело. Однако долго не мог остыть и отделаться от недоверия, для этого потребовался долгий мужской разговор, под конец, которого Тибальд Раабе вздохнул. И передал привезенное сообщение.

В любой момент, заявил он, в Гдземеж приедет эмиссар, посланник Прокопа и Неплаха.

«Любым моментом» оказалось лишь пятое декабря, пятница после святой Варвары. А долгожданным посланцем Прокопа и Флютека был, к великому изумлению и немалой радости Рейневана, старый знакомый Урбан Горн. Друзья сердечно поздоровались, однако вскоре настала очередь удивляться Горна, увидевшего выстроившихся перед ним в шеренгу Дроссельбарта, Жехорса и Бисклаврета.

– Уж скорее бы я смерти ожидал, – признался он, когда после презентации они остались вдвоем. – Неплах прислал меня, чтобы я помог тебе в поисках Фогельзанга. А ты, гляньте, люди, не только нашел их, но и явно приручил. Поздравляю, дружище, сердечно поздравляю. Прокоп обрадуется. Он рассчитывает на Фогельзанг.

– Кто передаст ему известие? Тибальд?

– Разумеется, Тибальд. Рейневан?

– А?

– Этот Фогельзанг… Их только трое… Немного маловато… Больше не было?

– Было. Но они смылись…

Пока правда башмаки натянет, ложь полсвета обежит – долгое общение с Фогельзангом с несомненностью доказывало справедливость этой поговорки. Все трое непрерывно врали – всегда, при всех обстоятельствах, днем, ночью, в будни и воскресенья. Это были просто болезненные лгуны, люди, для которых понятие правды не существовало вообще. Несомненно, это был результат долголетней жизни в условиях конспирации – то есть в притворстве, во лжи, среди постоянно создаваемой мнимой видимости.

В результате всего этого нельзя было быть уверенным и в отношении самих людей, их биографий или даже национальностей. Ложь искажала все. Бисклаврет, к примеру, называл себя французом, французским рыцарем, любил представляться галлийским ратником, miles gallicus. [197] Другие два с удовольствием переделывали это на morbus gallicus, [198] что не обижало Бисклаврета, видать, привыкшего. Некогда он входил, как сам утверждал, в одну из банд знаменитых Ecorcheurs, лущителей, обдирал, жестоких разбойников, которые жертв не только обирали, но и живьем сдирали с них кожу. Однако этой версии немного противоречил акцент, напоминающий скорее присущий окрестностям Кракова, нежели Парижа. Но и акцент тоже мог быть ложным.