Поднявшийся с земли - Сарамаго Жозе. Страница 34

Чудом спаслись они. Не будем называть их всех поименно, нам вполне достаточно знать, что часть из них отправилась в Лиссабон обживать тюрьмы и каталажки, остальные же вернулись к молотилкам работать за новую поденную плату, во всяком случае до конца жатвы. Падре Агамедес отечески наставляет заблудших своих овец, то прямо, то намеками напоминает, чем они ему обязаны и как ревностно надлежит им исполнять христианский долг, коли святая матерь наша церковь столь явно обнаружила свою силу и всемогущество: пали оковы и отверзлись темницы, едва простерла к ним она десницу свою, слава Всевышнему. Красноречие его гремит в полупустой церкви над головами одних только старух, всем прочим наскучила слишком утомительная признательность. В Монте-Лавре о тюрьмах знают мало, и, хотя Сижизмундо Канастро и утверждал, что их тьма, скудные сведения о них весьма расплывчаты, ну да ведь в этих местах и о смерти соседа узнают только на другое утро, когда уже всю округу обежит слух о покойнике — страшнее смертного часа неизбывная усталость живых, им не до разговоров на отвлеченные темы.

С отцом что-то плохо, прямо и не знаем, как быть, — вот о чем говорят здесь, о делах насущных, домашних, лишь бы не вспоминать о том, что жатва к концу подходит, а как оно будет после, никому неизвестно. Вроде, должно быть то же, что и в прежние годы, да только теперь Норберто, Алберто, Дагоберто устами своих управляющих пророчат: еще, мол, пожалеют, батраки, что лодырничали во время стачки, дорого им надбавка обойдется. Адалберто прислал уже из Лиссабона письмо и велел после жатвы и обмолота оставить в имении только свинарей, пастухов и охрану, не желает он, чтобы землю его топтали забастовщики и бездельники, а что дальше, он после напишет, все зависит от того, как уродятся нынче маслины, от маслин, значит, зависит. Управляющий, понятно, ответит, но это ведь обычная переписка, никто хранить ее не станет, просто приходит письмо, что в нем велено, делается, либо на вопрос ответ дается, и куда оно девается потом, Бог весть, а то-то славно было бы подобрать такие письма по порядку и по ним уже рассказывать историю эту, совсем другое было бы дело, да беда наша в том, что только великие события считаем мы важными, о них и говорим, а как знать пожелаем, что да как было да кто что сказал, вот тут-то и спохватимся.

Зовут ее Грасинда Мау-Темпо, и ей семнадцать лет. Она выйдет за Мануэла Эспаду, но не так скоро: Девочка еще молода, зачем ей замуж-то выскакивать с бухты-барахты, без всякого приданого, так что потерпите вы оба. Кабы беременна была, тут уж ничего не поделаешь, да и жить вам здесь негде, вот оно как, и придется тебе, дочка, в другие места перебираться, а ты ведь, само собой, не захочешь, как твой брат, по чужим краям скитаться, знаю я, ты девушка, а это совсем иное дело, да с меня и того хватит, что сына своего не вижу, ох уж мне этот парень, Фаустина говорит, а Жоан Мау-Темпо головой кивает, у него всегда сердце сжимается, стоит кому-нибудь сына его помянуть, вот паршивец, весь в деда, как восемнадцать стукнуло, так его странствовать потянуло. Потом Грасинда Мау-Темпо расскажет об этих разговорах Мануэлу Эспаде, и тот ответит: Ждать не буду, я на тебе жениться хочу, и заявит он это с неизменной своей серьезностью, которая еще старше его делала, а разница у них и без того была не маленькая, Фаустина это сразу дочери сказала, как только та объявила, что за ней Мануэл Эспада ухаживает: Но он гораздо старше тебя! Так и должно быть, отрезала Грасинда, она обиделась, и не без оснований; дело ведь не в том было, а в том, что он ей приглянулся, приглянулся еще в тот июньский — если уж вспоминать о датах — День в Монтеморе, впрочем, и сам Мануэл Эспада, говоря с ней, не забыл про то помянуть: Я на семь лет старше тебя, а у нее-то в мыслях неразбериха была, она улыбнулась чуть-чуть и отозвалась: Так и должно быть, мужчине полагается быть постарше, и только она договорила, как краской залилась: хоть «да» ему и не сказала, а получилось, согласием ответила, и Мануэл Эспада очень хорошо это понял и тут же спросил: Так, значит, ты согласна? И она ему ответила: Согласна. С тех пор они стали встречаться по всем правилам, то есть возле дома ее стояли, в дом-то ему еще рановато было входить, да только Мануэл Эспада решил обычаями пренебречь и поскорее поговорить с ее родителями вместо того, чтобы проверить свои чувства и прятать то, что уже ни для кого не было секретом. И тогда Жоан Мау-Темпо и Фаустина высказались — нового-то ничего ему не открыли — нет, дескать у них денег на женитьбу, так что подождать придется. Я буду ждать, сколько нужно, ответил Мануэл Эспада, и с тех пор стал из заработанного откладывать, а ведь и родителям, с которыми он жил, надо было помогать. Простых людей из поколения в поколение одолевают одни и те же заботы, а если и есть разница, то такая пустячная, что ее никто и не замечает, вот и Грасинда Мау-Темпо знает прекрасно, отныне и ей придется с матерью торговаться и каждый грош выгадывать, чтобы приданое собрать, это ведь тоже долг ее.

Много здесь о мужчинах говорилось, появлялись в нашей истории и женщины, но были они словно тени ускользающие, а то и просто хор женский — без собеседниц-то мужчинам не обойтись, — но женщины по большей части молчат, слишком замучила их работа да беременности или горе материнское, вот уж чего хватает: то дитя умерло, то сын с пути сбился, то дочка себя потеряла. О мужчинах мы будем рассказывать и впредь, но все чаще речь пойдет о женщинах, и не потому, что Грасинда влюблена и собирается замуж — влюблялись же Сара да Консейсан, покойная бабушка, и Фаустина, здравствующая мать Грасинды Мау-Темпо, но об этом говорили мы вскользь и только ежели к слову приходилось, — нет, дело в том, что времена изменились. Против всех прежних обычаев и приличий уже то, что объяснились Грасинда и Мануэл рядом с караульными, У самых дверей тюрьмы, где люди, бывало, и умирали. Я буду любить тебя, это парень сказал девушке в минуту, когда радость недавно обретенной свободы, в которую еще трудно было поверить, заслонила всю горечь их жизни. Да, эта юность на нашу совсем не похожа.

Родилась Грасинда на два года раньше своей сестры, но Амелия развилась быстрее, и людям неосведомленным казались они однолетками. Друг на друга сестры были не слишком похожи, потому, быть может, что смешалось в них много разных кровей и каждая стремилась проявиться. Мы имеем в виду того самого дальнего предка, что явился с холодного севера и изнасиловал девушку у источника, и никакого наказания сеньор его, Ламберто Оркес, ему не положил, так как озабочен был продолжением собственного рода и умножением своих табунов. И словно в подтверждение тому, что мир тесен, Мануэл Эспада говорит Грасинде Мау-Темпо о своей любви у того же самого источника среди папоротников, на сей раз не измятых и не поломанных упавшим телом побежденной девушки. Если бы нам удалось связать все порванные нити прошлого, мы бы поняли, что нет на свете ничего более незыблемого и закономерного, чем жизнь. А если бы источник заговорил, что было бы вполне справедливо и вероятно, ведь поет он, не смолкая, уже пятьсот лет, а коль и вправду это мавры его выложили камнем, то и больше, — итак, если бы он заговорил, то сказал бы, что эта девушка уже была здесь когда-то, и пришлось бы простить его заблуждение — с годами даже у источников память слабеет, хоть и мог бы он что-то сообразить: ведь Мануэл Эспада ведет себя совсем иначе, он всего лишь держит за руку Грасинду Мау-Темпо. Значит, ты согласна? И оба идут прочь от источника, оставив папоротники до поры нетронутыми. Чего только не изведали эти дети! Между Антонио Мау-Темпо, старшим, и Амелией Мау-Темпо, самой младшей, разница всего четыре года. Были они когда-то тремя комочками плоти, полуголодными и полуодетыми, да такими же остались и сейчас, в юности, если только слово это не чересчур изысканно для этих мест, для латифундий. Пока ходить сами не могли, отец с матерью их за спиной носили или в корзине на голове, а как обучились ходить, хотя слишком быстро еще уставали, у отца на закорках сидели или на руках у матери, потом на свои ноги встали, и поскитались они больше вечного жида, учитывая разницу в возрасте, конечно. Приходилось им сражаться с москитами на рисовых полях — невинные малютки не могли даже омахиваться от летучих эскадронов, пускавших в ход свои пики с поистине острым наслаждением. Но поскольку жизнь москитов покороче человеческой и поскольку дети не умерли — мы говорим только об этих троих, о многих других, погибших от укусов, речи сейчас нет, — то, значит, победителями в великой войне оказались стойкие осажденные. Такое хоть и не часто, но бывает.