Орел девятого легиона - Сатклифф Розмэри. Страница 3

– Продолжай, – сказал Марк, когда тот замолчал. – Это становится интересным.

– Видишь ли, дело обстоит так. Они временами подстрекают к священной войне, а такая война – беспощадная штука, и последствия в таком случае их не заботят. – Хиларион говорил медленно, будто размышляя вслух. – Пограничные племена совсем не такие, как на южном побережье, – те были наполовину латинизированы еще до нашего прихода. А эти – народ дикий и отчаянные храбрецы. Но даже они в большинстве своем поняли, что мы не какие-то злые демоны, и сообразили, что истребление хотя бы одного гарнизона неизбежно влечет за собой карательную экспедицию: их хижины и посевы спалят, но прибудет новый гарнизон с более жестким командиром. Однако стоит поблизости завестись хотя бы одному из святых людей – и все идет прахом. Они уже не соображают, к чему приведет восстание. Они вообще перестают соображать. Они угодят своим богам, если выкурят гнездо неверующих, а что будет дальше – их не касается: они отправятся в страну на запад дорогой воинов. А когда уж их довели до такого состояния – жди любой беды.

Снаружи в мирной темноте протрубили сигнал второй ночной стражи; Хиларион распрямился и встал со скамьи.

– Пожалуй, поздний обход часовых проведем сегодня вместе. – Он взял меч и надел перевязь через голову. – Я здесь родился, – добавил он в виде пояснения, – потому мне и удалось разобраться в их делах.

– Я догадался, – Марк проверил застежку на своей перевязи. – Очевидно, за время твоей службы жрецы не появлялись.

– Нет, но у моего предшественника как раз перед моим приездом заварилась порядочная каша, смутьян от него ускользнул и был таков. Месяца два мы жили, как на Везувии, тем более, что хлеб не уродился два года подряд. Но извержения вулкана так и не последовало.

Снаружи послышались шаги, за окном замерцал красный свет, и юноши вышли наружу, где их ждал с горящим факелом дежурный центурион. Обменявшись шумным римским приветствием, то есть ударив рукоятью меча о щит, они стали обходить темную крепость по тропе вдоль вала: от часового к часовому, от поста к посту, тихо обмениваясь паролем с часовыми. Наконец они опять очутились в освещенной комнате штаба, где хранился сундучок с солдатским жалованьем и стояло прислоненное к стене знамя, и где между обходами дежурному центуриону полагалось сидеть всю ночь напролет, положив перед собой на стол обнаженный меч.

Марк подумал: «С завтрашнего дня мне одному придется следовать за факелом центуриона от поста к посту, от казарм к конюшням, чтобы удостовериться, что все тихо на границе империи».

На другое утро, после того как закончилась официальная церемония смены гарнизонов, прежний гарнизон отбыл. Марк долго стоял и смотрел, как колонна перешла ров, спустилась с холма, пройдя между теснящимися хижинами городка, чьи соломенные крыши золотило утреннее солнце. Центурия за центурией уходила вдаль по длинной дороге, ведущей в Иску. И впереди колонны вспыхивали то золото, то киноварь знамени. Солнце слепило; Марк прищурил глаза и долго следил за этим сверканием, пока оно не растворилось в ярком утреннем свете. Последний погонщик обоза скрылся за пригорком, ритмичный топот тяжелых сандалий перестал сотрясать воздух, и Марк остался один на один со своей первой самостоятельной службой.

ГЛАВА 2

ПЕРЬЯ НА ВЕТРУ.

Прошло несколько дней, и Марк так втянулся в жизнь гарнизона, как будто не знал никакой иной. Все римские крепости были построены примерно по одному образцу, и жизнь в них протекала тоже на один лад. Так что знакомство с любой – будь то построенный из камня лагерь преторианской гвардии, или крепость из обожженной глины на Верхнем Ниле, или же здешняя крепость в Иске Думнониев, где валы возводились из прессованного торфа, а знамя когорты и командиры размещались в глинобитных постройках, образующих прямоугольник вокруг двора, обнесенного колоннадой, – означало знакомство со всеми римскими крепостями. Однако немного погодя Марк стал различать и те особенности, которые делали один гарнизон непохожим на остальные. Именно благодаря различиям, а не сходству, Марк скоро почувствовал себя в Иске как дома. Какой-то художник из давным-давно отбывшего гарнизона начертил острием кинжала на стене бани красивую дикую кошку, летящую в прыжке, а кто-то, менее одаренный, нацарапал весьма грубое изображение нелюбимого центуриона. О том, что это центурион, говорили виноградный жезл и знак пониже. На священном участке под навесом, где хранилось знамя, свила гнездо ласточка; позади кладовой всегда стоял своеобразный неопределимый запах. И еще: в одном углу двора кто-то из прежних командиров, соскучившись по южному теплу и краскам, посадил розовый куст в большом каменном кувшине для вина, и в гуще темной листвы уже краснели бутоны. Этот розовый куст вызвал у Марка ощущение преемственности, связи между ним и теми, кто был на границе до него, и кто придет потом. Куст, видно, рос тут давно, он уже не помещался в кувшине, и Марк решил, что осенью прикажет высадить его в грунт.

Он не сразу сошелся с остальными командирами. Хирург, который, судя по всему, жил здесь, как и квартирмейстер, постоянно, был человек незлобивый, вполне довольный своей тихой заводью, лишь бы в ней водилась местная огненная вода. Зато квартирмейстер был личностью весьма несносной – сердитый рыжеволосый субъект, которого обошли чином, и теперь он пыжился, желая показать, какая он важная персона. Луторий, командовавший единственным гарнизонным эскадроном дакийских всадников [9], все отпущенное ему природой дружелюбие расходовал на лошадей, а с людьми, включая и своих солдат, был замкнут и угрюм. Пятеро подчиненных Марку центурионов были настолько старше и опытнее его, что сперва он не знал, как себя с ними вести. Не так-то легко, имея за плечами меньше года службы в рядах легиона, указать центуриону Павлу, что его виноградная трость слишком часто гуляет по спинам рядовых; или втолковать центуриону Гальбе, что, каковы бы ни были порядки в других когортах, центурионы Четвертой Галльской не будут брать взяток со своих солдат за освобождение от тяжелых работ, пока он, Марк, командует когортой. В конце концов он справился с этим, и, хотя сперва Гальба и Павел внутренне бесились и проклинали в разговорах между собой всяких молокососов, впоследствии, как ни странно, они совсем неплохо с ним ладили. А уж с помощником у Марка с первой минуты установилось деловое понимание, которое со временем переросло во взаимную симпатию. Центурион Друзилл, как и большинство ему подобных, выбился в младшие командиры из рядовых; он участвовал во многих сражениях и обладал собранным по крупицам жизненным опытом и запасом суровых советов, а Марк в то лето в последних особенно нуждался.

День начинался со звуков трубы, игравшей на валу побудку, и кончался вечерней перекличкой часовых. А в середине шел сложный рисунок из парадов и тяжелых работ, дозоров, уборки конюшен и строевых учений с оружием. Приходилось Марку исполнять также и обязанности судьи: случалось, кто-то из солдат обвинял местного жителя в том, что тот продал ему никчемную собаку; бывало, бритт жаловался на то, что кто-то из гарнизона украл у него всю домашнюю птицу, или же даки и галлы ссорились по довольно невразумительной причине из-за какого-нибудь родового бога, о котором Марк слыхом не слыхивал.

То был нелегкий труд, особенно на первых порах, и Марк был благодарен центуриону Друзиллу. Но солдатский труд был у него в крови, равно как и труд земледельца, и трудиться он любил. А кроме того, иногда удавалось и поохотиться – охота в этих краях была славная, как и обещал Хиларион.

Всегдашним его спутником и проводником во время охоты был бритт немногим старше его, охотник и торговец лошадьми по имени Крадок. Однажды утром в конце лета Марк, захватив охотничьи копья, вышел из крепости, чтобы, как повелось, зайти за Крадоком. Было очень рано, солнце еще не встало, и между холмами лежало белое море тумана. В такое утро запахи прибивает книзу. Марк принюхивался к сырому рассветному воздуху, как охотничья собака. Но обычного радостного подъема перед охотой он сегодня не испытывал, потому что был встревожен. Правда, не очень, но все-таки настолько, чтобы тревога смогла отнять остроту удовольствия. В голове у него без конца вертелся ходивший по крепости слух: последние два дня поговаривали, что в округе появился странствующий друид. Нет, нет, ни один человек не видел его собственными глазами, ничего определенного никто сказать не мог. И все же, памятуя предупреждение Хилариона, Марк постарался разузнать все, что мог. Расследование не дало, разумеется, ни малейших результатов. Но даже если все было неспроста, расследование и не могло дать результатов. От местных жителей, присягнувших на службу Риму, нечего было ждать: если их симпатии принадлежат Риму, они ничего не будут знать сами; если они верны племени, то ничего не скажут. Быть может, все это от начала до конца выдумка, так, летучий слушок, какие проносятся время от времени, будто неизвестно откуда взявшийся порыв ветра. Но все равно надо смотреть в оба и держать ухо востро, тем более, что третий год подряд будет плохой урожай. Об этом можно было судить по лицам мужчин и женщин, а также по небольшим хлебным полям, где колосья сморщились и высохли. А плохой урожай всегда сулит беду.