Темная комната - Сейфферт Рейчел. Страница 42
– Ты рассказала Сабине об опа?
Михаэль забаррикадировался за кухонным столом, курит. Мина садится.
– Нет, Миха, нет, конечно. Мы просто разговаривали. Само всплыло. Будем смотреть? Кажется, это и впрямь здорово.
Под палящим солнцем стоит старик и вспоминает свою школу, которая была там, где холода. Тогда у него семья была немецкая, говорит он. Немцы, которые были евреями. Евреи, которые были немцами. Между ними не было дефиса, не было черты: не было внутри места, где бы начинался один и заканчивался другой.
На широкой софе рядом с автором фильма сидит старуха. Он обнаружил снимок дома, где она родилась, и привез его ей в подарок, из Берлина в Тель-Авив. Она берет снимок и смотрит, и какое-то время они молчат. Режиссер спрашивает: «Что вы испытываете, глядя на эту фотографию?» Старуха отвечает: «Ничего». По-немецки: Gar nichts. Ничего. Когда интервью окончено, она не отдает снимок. «Можно, я возьму его себе? Можно, я возьму?» – «Да, конечно. Это для вас».
Мина плачет над старухой и ее старым домом, и Михаэль, обхватив ее руками, растягивается на софе.
– Поразительно. Она по-прежнему любит это место, этот кусочек Германии. После всего, что было, после всего этого.
Михе удивительно; так вот из-за чего она плачет. По нему, так старуха сердилась. Gar nichts. Вот отчего ему хочется плакать. Оттого, что она сердилась; оттого, что он понимает, что у нее есть право сердиться; оттого, что он не знает, на кого она сердится. На Гитлера, Эйхмана, охрану в Берген-Бельзене, соседей, которые задергивали шторы, когда приходила полиция. На опа. На него.
– А тебе не кажется, что она сердилась?
– Да нет, она была так счастлива снова увидеть свой дом. Сам посмотри.
Поцеловав его, Мина останавливает кассету и гасит свет. Она выходит из комнаты, а Михаэль долго еще сидит на одном месте.
Глупо чувствовать вину за то, что случилось до твоего рождения.
Объявление в библиотеке разодрано в клочья. Кто-то нацарапал на нем свастику, подписав внизу красным «жид». Кто-то другой намарал это слово еще раз, черным. Простое, ксерокопированное объявление. База данных участников войны и их свидетельства, опубликованные и неопубликованные. База данных преступников, судебные процессы от Нюрнберга до наших дней. Миха записывает телефон, но проходит почти неделя, прежде чем он звонит.
Он дожидается момента, когда Мина спускается в прачечную. Она взяла с собой книгу. Спустя пять гудков трубку снимает мужчина. Похоже, он запыхался. Миха говорит, что звонит по поводу базы данных.
– Участников войны?
– Нет, преступников.
– Угу.
Просит Миху не класть трубку. Миха слышит на том конце провода его дыхание, щелчок и писк включенного компьютера. Внезапно ему становится стыдно за свою невежливость. Извинившись, он называет себя, и мужчина смеется, но вполне дружелюбно. Тоже представляется, говорит «добрый вечер». Дыхание у него выровнялось.
– Как зовут? Я имею в виду, как зовут того, кого вы ищете?
– Аскан Белль. Б-Е-Л-Л-Ь.
– Белль. Аскан.
Говорит и печатает. Шумит вентилятор в компьютере.
– Идет поиск. Это займет несколько минут.
Миха нарушает тишину.
– Это мой дедушка.
– Угу.
Мужчина не удивляется. Они снова молчат, Миха ждет. Ему хотелось бы, чтобы мужчина удивился, хотелось почувствовать себя храбрецом. Михе интересно, храбрец он или нет.
– Нет. Никаких данных на это имя. Есть у него второе имя?
– Нет.
– Угу.
Такого Миха не ожидал. Так быстро, всего пара вопросов, просто имя и больше ничего.
– Он был в Waffen SS. На Восточном фронте.
– Угу.
Человеку на телефоне эти сведения не нужны. Просто Миха хочет, чтобы он знал. Знал то, что знает он.
– Его схватили русские. После войны держали в лагере, девять лет.
– Да.
– На него может быть где-нибудь досье?
– Так ведь это русские. Они держатся за свои материалы. Нам мало что известно о том, кого они держали и почему.
– Ох!
– Знаете ли, это, в общем-то, было в порядке вещей. В порядке вещей то, что русские не выпускали немецких солдат по стольку лет. Некоторые вообще вернулись только в конце пятидесятых.
– Понятно.
– Их использовали для рабского труда.
– Понятно. Они не считались преступниками?
– Нет. По крайней мере, не похоже. Никаких судебных процессов против тех, о ком мы знаем. Даже против тех, о ком знали они.
Какой он добрый, этот мужчина. Михе хотелось разговаривать с ним по телефону, слушать его неторопливую речь. Наступает облегчение. Михе хочется поблагодарить мужчину, сказать, что ему стало легче. Компьютер выключается. Резко обрывается шум вентилятора.
– Что ж. Извините, что не смог помочь.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
И мужчина кладет трубку. Миха идет вниз, чтобы помочь Мине сложить белье. Рассказывает о мужчине в телефоне и о том, что он выяснил.
– Все было нормально?
– Да.
– Значит, все хорошо?
– Да.
Однако Михе уже не так хорошо. Такое чувство, что он зашел в тупик.
– Так что теперь?
– Не знаю. Поищу другого человека с другим списком.
Миха смеется, а Мина на него смотрит.
– Побольше.
– А этот какой был?
– Тысяч на двадцать, я думаю.
– Боже, и что, бывают списки еще больше?
– Да, я читал об одном человеке, у него семьдесят тысяч имен.
Мина присвистывает.
– Так много?
– Конечно. Ты знаешь, сколько людей были убиты, знаешь?
– Ладно, Михаэль.
Он почти кричит. Подвал теперь кажется глухим и маленьким. Слишком маленьким для таких громких голосов.
– Чтобы убить столько людей, нужно много преступников.
– Я сказала, ладно.
Похоже на окрик, и Михе становится стыдно. И когда я успел стать таким праведным? Он относит белье наверх и приглашает Мину пойти куда-нибудь поужинать.
Обычно он ездит к ней в воскресенье. Сегодня среда, у Михи рано заканчиваются занятия, и он хочет проведать ома, кое-что спросить. Она удивится, увидев его, будет жаловаться, что нечем его угостить. По дороге в «птичье гнездо» Миха покупает пирог.
Когда он заходит в лифт, сиделка звонит наверх предупредить ома. Ей приходится несколько раз представляться. Когда Миха поднимается на нужный этаж, ома, с хмурым от волнения лицом, уже преодолела с полкоридора.