Жили два друга - Семенихин Геннадий Александрович. Страница 5

К вечеру усталые и даже чуть осунувшиеся от пережитого Николка и Петя зашли к Вене Воробьеву и доложили, что медкомиссию полностью прошли.

– Вот и хорошо, – одобрил секретарь райкома. – А теперь приходите завтра к двенадцати дня, все и определится.

Ребята озадаченно переглянулись.

– Дык как же, – растерянно пробормотал сразу утративший бойкость Петька. – Мы же из Касьяновки.

А здесь ни родных, ни знакомых. И возвратиться к ночи обещали.

Веня Воробьев был добрым парнем и к тому же все понял сразу. Смуглая рука комсомольского вожака несколько раз покрутила телефонный диск.

– Здравствуйте, Павел Артамонович. Хочу доложить, что все мои комсомольцы прошли медкомиссию.

Завтра в двенадцать будут у вас в кабинете. Вот только не знаю, что делать с двумя. Они из Касьяновки, из колхоза «Красный луч». Нельзя ли с ними решить сегодня?

– Гм… Ну ладно, пусть зайдут, – последовал ответ.

Когда вместе с оробевшим и притихшим Петькой Жуковым Николка проник в просторный кабинет, он не без удивления увидел за большим письменным столом их предрайисполкома Павла Артамоновича Долина. Его он много раз видел на колхозных полевых станах и во время сева, и на уборочной, видел и в сельсовете и в школе. Даже домой к ним Долин заходил два раза и о чем-то долго разговаривал с матерью. Но сейчас он показался вдруг Николке очень строгим и неприступным.

Был Павел Артамонович в синей гимнастерке, туго перепоясанной тонким кавказским ремешком с блестящими насечками. На груди, как и всегда, два боевых ордена Красного Знамени. Он ими очень гордился, потому что получил их за работу в ВЧК, когда выполнял задания чуть ли не самого Дзержинского. У Павла Артамоновича широкое спокойное лицо с немного насмешливыми, но добрыми и вовсе не подозрительными глазами, так что не сразу поверишь, что этот человек выслеживал шпионов, допрашивал деникинских полковников, стрелял в убегавших бандитов. Правая щека изуродована длинным рубцом, слегка скошена челюсть. Это в девятнадцатом отмахнулся от него шашкой один из врангелевских адъютантов, да неудачно, потому что секунду спустя пуля из маузера, вскинутого Долиным, успокоила белогвардейца навек…

Павел Артамонович вышел из-за стола. Хромовые сапоги издали легкий скрип. Чуть прищурившись, он посмотрел на ребят, нерешительно тискавших в руках фуражки.

– Так что же, садитесь, в ногах правды нет, – прогудел председательский басок. – Жуков – это ты? – ткнул Долин пальцем в Петра.

Тот удивленно вздрогнул, чуть даже не спросил, откуда, мол, знаете, да увидел на столе длинный белый листок с прикрепленной к нему в верхнем уголке фотографией и смолчал. Николка уместился рядом, накрыл загоревшими ладонями латаные коленки и сердито посмотрел на товарища. Ну и брехло же Петька. Врал, врал, что отбирать в летчики майор или подполковник приехал, а на поверку оказалось, что самый главный в этом деле их предрика. Тем временем Павел Артамонович задал Петьке несколько вопросов о родителях, о школьных отметках. Когда предрика спросил, почему тот решил идти только в летчики. Петька закипятился, ладонью стукнул себя в грудь:

– Как почему, товарищ Долин? Я парень рисковый, из меня знаете какой летчик получится! Когда выучусь, такой «мимельман» сделаю!

– Не «мимельман», а «иммельман», – усмешливо поправил Долин. – Ну ладно, Петр Жуков. Теперь ожидай решения.

– Здесь? – нелепо переспросил Петька, но Долин покачал головой:

– Дома. По почте получишь.

Петька покинул кабинет, а Долин подошел к Николке, положил ему на плечи тяжелые ладони. И не только положил, сильно как-то придавил его к стулу.

– Да-а, вырос ты, Николка, – проговорил он медленно, – так вытянулся, что я бы на улице тебя уже и не признал. Помню, как ты, белоголовый, на току бегал.

И всегда капля под носом: и зимой и летом, что называется. – Он выпрямился и отошел к распахнутому окну. Остановился у подоконника спиной к парнишке. – Мать-то не обижаешь?

– Не, что вы, – протянул Николка.

– Смотри, она у тебя хорошая.

– Мне это лучше знать.

Долин резко обернулся, смерил удивленным взглядом Николку.

– Ишь ты, за словом в карман не полезешь. – И рассмеялся. А глаза строго и ощупывающе смотрели в лицо Николке. «Небось на допросах он так и на арестованных смотрел, чтобы правду выпытать. Вишь, как сразу лицо изменилось», – подумал Николка, но не отвел взгляда. Долину понравилась эта минутная борьба.

– В тебе что-то есть от деда, Варвариного отца.

– А вы его разве знали?

– Знал, – как-то неохотно признался Долин. – Щеку мою видишь? Это он меня, окровавленного, из-под коня тогда вытащил, в лазарет под пулями доставил.

А я ему и спасибо сказать не успел. Его в тот же день… на Сиваше снарядом. Хороший у тебя был дед. – Долин помолчал и так же неожиданно спросил: – А про отца, что скажешь?

Николка вздрогнул и поднялся, как на экзамене»

– Бросил.

– Гад он, – безжалостно отметил Долин.

– Не знаю, – упрямо сказал Николка и, тряхнув головой, смело посмотрел в глаза председателю, чуть не с вызовом повторил: – Не знаю!

– Да чего там «не знаю»! – вскипел Павел Артамопович. – Бросить детей, ни разу не попытаться на них взглянуть – это ж самое беспардонное предательство. Такому ни в борьбе, ни в бою верить нельзя. Да я бы такого, попадись он в мои руки…

– Не знаю! – глухо уронил Николка.

Увидев в глазах у парня крупно навернувшиеся слезы, бывший чекист с непохожей на него нежностью погладил крутой мальчишеский затылок:

– Ну, вот, а еще летчиком стать собираешься.

– Я не буду, – угрюмо заметил Николка и отмахнулся мятой в кулаке кепкой, словно ему было жарко.

А Долин снова подошел к окну, его что-то там заинтересовало. Председатель с интересом за чем-то наблюдал, и новый вопрос застал Николку совсем врасплох.

– А зачем ты, собственно говоря, хочешь стать летчиком?

Николка молчал, собираясь с мыслями. Но Долин не стал дожидаться, ответил сам, продолжая смотреть в окно:

– Если ты хочешь стать летчиком для того, чтобы совершать только подвиги, возьми свое заявление обратно. Если ты хочешь гнаться за Чкаловым и обязательно стать таким, как он, тоже возьми свое заявление обратно.