Коровка, коровка, дай молочка - Семенов Анатолий Семенович. Страница 25

— Ой-ой-ой! Ну, а Галина что?

— А что Галина. Галина говорит, что лучше сдохнет на ферме, чем позволит над собой изгаляться.

— Ну че уж так-то, — сказала Марья Дмитриевна. — Мы ж не сдохли никто… Ничего, пообыкнется помаленьку. Втянется и будет работать.

— А я недавно смотрела передачу по телевизору, — вдруг оживилась Анфиса. — Интересная была передача. Вернулся, значит, офицер из Афганистана. Молодой совсем. Лет двадцать пять. А без ноги. Оторвало в бою. Значит, пришёл в райсобес оформлять пенсию. Весь в орденах. А в документах у него написано, что не в Афганистане был, а в заграничной командировке. А в райсобесе две толстые тётки сидят и говорят ему: ты мол, за границей-то, наверно, пьяный был где-нибудь в Париже и под трамвай попал. Где доказательства, что в Афганистане был? Он сует им орденские книжки, говорит, что это боевые ордена, дают их только в Афганистане. А они ему: ты нам орденские книжки в нос не суй. Давай справку, что был в Афганистане, а не в загранкомандировке. И все тут. А он не выдержал и как закричит: справка моя не нравится! Инструкциями окопались? Да как взял костыль, да как начал их этим костылём мутузить обеих. Ну тётки, конечно, под столы залезли, кричат лихоматом: «Караул! На нас душман напал!»

— Не ври, — сказала Евдокия. — Я тоже смотрела эту передачу. У него не костыль, а палка была в руках. И вовсе он их не бил, а ударил палкой по столу. А самих тёток не бил. И нечего врать тут.

— А надо бы им всыпать, — сказала Марья Дмитриевна. — Мне вот скоро пенсию оформлять. И боюсь идти. Не знаю с какого боку подступиться, какие бумаги запасать.

— Ой, Господи, Господи! — вздохнула Дарья. — Сколько всякой бумажной волокиты у нас! Это же ведь нервотрёпка-то какая! Уму непостижимо!..

Глава третья

Был родительский день. Две старушонки тащились на погост поминать своих предков. На дороге, которая шла в гору, после дождя и мокрого снега, зарядившего чуть не каждый день на всю весну, грязи было по колено, и старухи плелись по обочине, то и дело соскабливая с подошв налипавшую лафтаками грязь крючковатой палкой. День был ветреный, прохладный; солнце то выглядывало, то скрывалось за облака, и вот опять выглянуло и ярко осветило покрытое бурыми прошлогодними сорняками широкое поле, по которому петляла дорога. Еремеевна, прикрыв ладонью глаза от солнца, подняла свободную руку, прося шофёра, проходившего мимо грузовика, остановиться.

— Возьми их, — сказал шофёру молодой пассажир в очках, сидевший рядом в просторной кабине с портфелем на коленях.

— А куда посажу?

— Я в кузов пересяду.

Шофёр остановил грузовик. Пассажир, судя по приказному тону, имел право распоряжаться машиной, открыл дверцу и спрыгнул на обочину дороги, где была сухая прогалина. Старухи, подхватив свою поклажу с поминальным обедом, торопились к машине.

— Не спешите, успеете, — сказал молодой человек, улыбаясь и шире открывая дверцу. — И охота вам по такой грязи тащиться?

— Охота, не охота, а надо, — ответила подошедшая первой Еремеевна, пихая на сиденье корзину, наполненную всякой всячиной и закрытую сверху чистым белым платком.

— А как же, сынок, — сказала, отпыхиваясь, другая, совсем немощная старуха. Она подала Еремеевне узел с какой-то посудиной и прибавила слабым голосом: — Сегодня родительский день, голубчик. Все идут на кладбище. Вишь сколько народу? Все туда идут.

— А разве в прошлый раз мы не по этой дороге ехали?

— По этой, — ответил шофёр.

— Почему я не помню кладбища?

— Потому что спал всю дорогу. Есть кладбище. Вон оно, отсюда видно.

Молодой человек, осмотрев внимательно берёзовую рощу на вершине холма поправил очки, перекинул через борт объёмистый портфель и полез сам в кузов. Старухи уселись, и машина тронулась. Немного не доехали до кладбища, как что-то случилось в моторе, и он заглох и больше не заводился. Водитель вылез из кабины и открыл капот.

— Что случилось? — спросил молодой человек, свесившись из кузова.

— А чёрт его знает, — ответил водитель, разглядывая шипевший от перегрева мотор.

— Я рассчитываю сегодня вернуться обратно, имей в виду.

Шофёр подошёл к кабине, поднял сиденье, вынул завёрнутые в брезент ключи и, провозившись несколько минут с двигателем, объявил, что встали надолго и посоветовал старухам идти дальше пешком.

— А ну, бабуси, признавайтесь, кто из вас грешен? — сказал пассажир в кузове, когда две другие пассажирки с кряхтеньем и стонами вылезли из кабины.

— Да что ты, милый мой! — ответила Еремеевна. — Мы уж теперь только молимся. Какие из нас греховодницы.

— Ну, значит, раньше кто-то из вас того! — молодой человек с озорной улыбкой подмигнул сквозь очки и засмеялся, довольный своей шуткой.

— Вот уж правду сказать, мы и в молодости не грешили, — сказала другая на вид совсем немощная старуха, принимая от Еремеевны узелок с посудиной. — Всю жизнь прожили честно, не то что нынешняя молодёжь. А тебя сразу видать, что греховодник.

Представитель нынешней молодёжи, ухмыляясь, вскинул очки кверху и стал смотреть на жаворонка, который взлетел поблизости и оживил пустынную местность вокруг звонкими трелями.

Старухи подошли к шофёру, забравшемуся под капот.

— Может помянешь своих родственников? У нас вино есть и закуска.

— Спасибо, мне нельзя.

— Одну стопочку.

— Нет, нет. Спасибо.

— Тогда мы помянем. Кого назвать-то?

— Раба божьего Лаврентия.

— А ещё кого?

— Да ладно, идите с Богом. Старухи пошли дальше в гору.

— А что, в самом деле надолго встали? — спросил «греховодник», приятная внешность которого вкупе с несколько развязными манерами дала повод старухам думать о нём именно в такой плоскости.

— Часа полтора можешь погулять.

— Да, не повезло, — сказал молодой человек и спрыгнул с кузова. Он долго стоял возле шофёра, снимающего с двигателя одну часть за другой, и наблюдал за работой. Когда ему надоело, с тоской посмотрел на берёзовую рощу, в которой виднелись могильные кресты и ярко окрашенные тумбочки, обвешанные увядшими венками. Среди могил ходили люди, и молодой человек решил, что там легче можно коротать время. Сунув портфель в кабину, он пошёл вверх по дороге следом за людьми, группами и гуськом подвигающимися к кладбищенской ограде.

До рощи было. всего метров пятьсот, и молодой человек, подходя все ближе и ближе, видел все больше и больше людей, расположившихся возле деревьев и могил. Войдя в ограду, он стал читать надписи на крестах и тумбочках, даты рождения и смерти, рассматривать фотографии, и если попадались изображения с молодыми людьми, задерживался возле них, высчитывая век каждого и пытаясь представить его живым. Особенно долго он стоял возле могилы одной девушки, умершей девятнадцати лет от роду три года назад, которая если бы жила, была бы ему ровесницей. «Интересно, от чего она умерла?» — подумал он, всматриваясь в фотографию, с которой смотрела вполне здоровая на вид миловидная девушка. Окинув взглядом покрытый бурой травой холмик, он пошёл дальше между могил. Его внимание привлекла широкая покрашенная чёрной краской железная ограда, внутри которой стоял богатый отделанный мрамором памятник в виде пластины. Украшенная коваными узорами массивная чёрная ограда с единственным на все кладбище памятником резко выделялась среди других покрашенных в основном в белый цвет лёгких металлических оградок, и молодой человек направился к ней. Подойдя ближе, он увидел девочку лет восьми, которая возилась возле памятника, украшая его ветками багульника и подснежниками. Она не обращала внимания на проходивших мимо людей, — все обязательно останавливались и смотрели на ограду и на памятник, — и когда приблизился незнакомый молодой мужчина в очках, она и на него не обратила внимания, подошла к лавочке, на которой лежали цветы, выбрала самые рясные ветки багульника, самые свежие голубые подснежники и стала укладывать их с лицевой стороны памятника, стараясь делать так, чтобы было как можно красивее. Незнакомец прочитал две надписи, сделанные золочёными буквами на мраморе, посмотрел на фотографии мужчины и ребёнка и огляделся вокруг — нет ли где поблизости взрослого человека, с которым можно побеседовать и спросить о похороненных здесь людях. Ближе всех оказались старухи, которых подвезли на машине. Они разместились на сухом месте под берёзой, подложив под себя газеты и какие-то тряпки, очевидно специально принесённые для этой цели, и угощали подсевшую к ним третью, ещё более древнюю с трясущейся головой, подслеповатую старуху. Еремеевна увидела попутчика и крикнула: