Горение. Книга 3 - Семенов Юлиан Семенович. Страница 32

– А чего ж тогда сами не вручили?!

Герасимов в сердцах швырнул трубку на рычаг. Ну и народец! Каждый только и норовит подсидеть сослуживца, никто делом не хочет заниматься! Нет, погибнет империя, всенепременно погибнет, японцы с немчурой поставят гарнизоны, грядет новое иго! Не об том надобно торжественные речи произносить, как Донской иго сбросил, а про то, отчего под ним оказались! Междоусобица, подсиживание друг дружки, злоба и страх за шкуру, господи, сохрани, господь, святую Русь!

Достав из сейфа копию доклада о перлюстрации, Герасимов прочитал его заново и ужаснулся тому, что все это лежит на столе Петра Аркадьевича.

Основания к тому были…

«Третья дума меня не удовлетворяет, – писал бывший лидер кадетов П. Кутлер сановнику А. Л. Головину, – но так как лучшего состава в России не найдешь, то приходится разочароваться и в самом русском представительстве. Больше всего в деятельности думцев чувствуется легкомысленное „интеллигентное“ верхоглядство».

Публицист Деменс из Петербурга передавал жене в Америку: «В Думе такой сброд бездарностей, что другого подобрать, я думаю, невозможно. Особенно щеголяют Тверская и Новгородская губернии, такая коллекция мастодонтов, что диву даешься. Ермолов потерял всякую веру в Третью думу и осуждает Столыпина, но говорит, что Столыпин непрочен и может быть каждый день сменен на более правого. Вешают на Руси с каждым днем все больше и больше. Я пришел к тому заключению, что на дряблую, скверную интеллигенцию рассчитывать нечего и придется ждать мужика. Манифест семнадцатого октября принесен не интеллигенцией, а стачкой и подъемом духа низших классов».

Сенатор Н. Хвостов в письме к А. Ф. Морокину высказывал опасения за результаты работ настоящей Думы и, сравнивая ее с двумя первыми, говорил: «Третьей думы я боюсь более, чем первых двух. На вторую я смотрел весело. Ясно было, что социал-демократы Церетели и Алексинский выругают нас, но не допустят до чего-нибудь, кроме словесного извержения… Дело не в вырождении России, – устоит ли она под ударами революции? Одной надеждой и живешь… Раз Россия четыре года выстояла, значит, и дольше выстоит».

Председатель Думы Н. Хомяков так определял трудность своего положения в письме к княгине Четвертинской в Париж: «На мою долю выпала очень трудная задача. Дума без выдающихся сил, неопытная и разрозненная партиями, обязана, тем не менее, завоевывать долженствующее ей место в обществе и в самом правительстве. В народе всячески стараются нас опозорить: „Дума, мол, барская, земли не дает, Дума – барская, царя не признает“. На все лады идет пропаганда против Думы. Моя задача одна – употребить все усилия, чтобы на деле осуществить народное представительство. Две первые Думы увлеклись критикой и протестами и поэтому до работы не достигли. Хотелось бы, чтобы Третья дума начала законодательствовать. А это труднее, чем критиковать и протестовать. Бедная Россия устала от смут, и все хотят умиротворения, но, к сожалению, наше правительство не умеет использовать общее настроение в свою пользу, продолжая своими беззакониями и произволом отталкивать от себя сочувствие».

В письме из Москвы, к лидеру правых националистов Думы графу Бобринскому, сообщали: «Японцы только и ждут постройки Амурской железной дороги. Было бы лучше отдать постройку иностранцам, например

– англичанам, пусть эксплуатируют в продолжение некоторых лет. Раз они будут заинтересованы, то войны не допустят. Хорошо было бы предложить американцам, – пожалуй, даже лучше… Ведь строят же немцы железные дороги в Турции… А наши деньги лучше употребить на улучшение армии, все-таки у нас будет сила на Востоке. Затратим мы миллионы на Амурскую дорогу, и вдруг ее возьмут китайцы или японцы? Недаром они хотели отнять Сибирь до Байкала! А если мы свяжем себя с англичанами или американцами, то это будет хороший оплот против панмонголизма. Англичане и американцы, имея огромный флот, везде сумеют защитить свои интересы против Японии и Китая, а мы такого флота никогда иметь не будем, да тогда его и не нужно строить. Попробуйте сделать что-нибудь с Турцией: немцы никогда не дадут – у них там свои интересы».

Профессор И. Янжул говорил члену Думы М. М. Ковалевскому: «Относительно Амурской дороги я всегда говорил и теперь говорю, что это такой вопрос, о котором надо думать и думать. С одной стороны, американцы у себя и англичане в Канаде прокладывали рельсовые пути через пустыни к Тихому океану и были правы, но, с другой стороны, страна севернее реки Амура слишком сурова и неприветлива, мало исследована и, вероятно, мало пригодна для земледелия. И – главное: американцы богаты, а мы бедны. Военное значение Амурской дороги как пути подвоза – несомненно, но в стратегическом отношении направление дороги параллельно границе (р. Амуру) крайне невыгодно и даже опасно, особенно при фактическом утверждении Японии в Южной Маньчжурии. Проектированный рельсовый путь, хотя и прикрыт рекою Амуром, тем не менее будет подвержен опасности захвата (перерыва со всеми неблагоприятными для обороны Тихоокеанского побережья последствиями). Чем севернее будет проложен путь, тем положение его будет безопаснее».

«Вместе с представителями от Амурской и Приморской областей и нашим первым министром считаю, что Амурская железная дорога безусловно необходима как в политическом, так и в экономическом отношениях, – писал из Владивостока военный судья генерал-майор Латернер генералу Д. Ф. Каморскому в Петербург, – я не согласен только с направлением».

В марте месяце Д. А. Хомяковым в письме из Рима выражалась радость, что в Думу поступил проект по аграрной реформе от самих крестьянских депутатов: «… надо благословлять Господа за то, что крестьяне сами изложили, чего они хотят, и тем самым дали возможность свалить на них ответственность по аграрному делу. Требования их вполне приемлемые, а наша глупая консервативная печать, услыхав что-то об отчуждении помещичьих земель, тотчас же забила тревогу. Пишу вам эти строки с тем, чтобы упросить вас взять под свое покровительство этот проект и замолвить за него слово в „Вестнике кружка дворян“. Я написал в том же духе Ф. Д. Самарину и Жиоржионе. Авось и они посмотрят на это дело разумными глазами и поймут, что надо ухватиться за мужицкий почин, а не чураться его потому только, что в него попало пугающее слово».

О недостаточной подготовке министерства внутренних дел к земельной реформе писал П. Шиловский из Симбирска к издателю «Гражданина» князю В. П. Мещерскому в Петербург: «Замыслив земельную реформу величайшей важности, в принципе весьма разумную, министерство (а вернее, земский отдел, так как П. А. Столыпин поглощен всем, но только не тем, что делается у него в ведомстве) поступило с преступной легкомысленностью… Его помощники, видевшие мужицкие лапти только в опере „Жизнь за царя“, всего боятся, ни в чем не уверены… »

Князь С. Волконский выражал опасения, что в таком серьезном вопросе будет играть большую роль тактика социал-демократов, крестьян и духовенства. В письме к М. П. Яковлеву в Москву он говорит: «В Думе все более и более выясняется, что левые вместе с крестьянами и попами составляют немного более половины Думы, и это обстоятельство в будущую сессию может оказаться роковым. Например, закон против общины может пройти большинством в каких-нибудь десять голосов, и тогда роспуск Думы неизбежен. Вся беда в том, что попы и крестьяне не в состоянии подняться над классовой точкой зрения и в таких случаях вотируют, как один человек. Если судить по этой Думе, то как еще малокультурна и невежественна Россия! Я думаю, что конституция у нас долго не продержится – придется правительству приостановить ее на некоторое время».

Член Государственного совета Ф. Самарин пессимистически смотрел на ход дел и высказывал все это в письме Д. А. Хомякову: «Из Петербурга я вынес самые неотрадные впечатления. Настоящей жизни нет ни в старых „бюрократических сферах“, ни в новых правительственных учреждениях. И здесь и там идет усиленная работа, но она не отличается от той, которая производилась и раньше в высших государственных учреждениях. Дума справедливо негодует на морское министерство, что оно ничему не научилось после Цусимы. Но сама Дума – канцелярия, по духу не новая. Ни единой живой мысли нет – только избитые общие места да пошлый тон. То, что творилось в Думе и Государственном совете, – по меткому выражению Касаткина, – „был законодательный канкан“. Законопроекты посылались нам целыми ворохами, невозможно было даже бегло с ними ознакомиться. Словом, вся наша „работа“ сведена была к простому зарегистрированию законопроектов. Участвовать во всей этой глупости и фальши, а следовательно, нести некоторую долю ответственности за ход дел в государстве – совсем уж невыносимо».