Межконтинентальный узел - Семенов Юлиан Семенович. Страница 23

— Не понятно? — удивился тот искренне.

— Совершенно не понятно.

— Никто не понимает трепетную душу артиста, — вздохнул Тубин. — А жаль. Если я батальонный комиссар, то и ощущаю себя по-комиссарски… Политрук — низшее звено политработников, надо искать свою краску, манеру поведения, а в режиссерском сценарии было: батальонный комиссар. К этому я и готовился, Симонова перечитал, Гроссмана, Бондарева с Быковым, Бориса Васильева… Нафантазировал характер, в сценарии-то один контур, не слова — жестянки, сплошная функциональность… И — на тебе, политрук!

— А какая награда на гимнастерке… Это тоже важно для артиста?

— Невероятно! Однажды я играл в довольно большом эпизоде — роль маршала Мерецкова. Вы себе не представляете, какую летящую радость я испытывал все то время, пока носил маршальскую форму со Звездой Героя…

— А в преферанс это играть не мешало? — усмехнулся Славин.

— Что вы! Какой там, к черту, преферанс! Я не мог взять в руки карты! Я был в образе полководца! У меня сон пропал, врачи седуксен прописали!

— А вы бы Иванова сыграть смогли?

— Егора?

— Да.

— Если б написали, смог. Характер. Камень. Махина. И при этом нежный ребенок. В нем мало кто видит мальчика, решившего доказать миру свое право на мечту. Он же прячется от людей, придумал себе имэдж [8], под ним и живет…

— Но у него ни Звезд нет, ни лауреатств… Лацканы пустые, один характер, — поддел Славин.

— Звезды будут, — убежденно ответил Тубин. — И лауреатство тоже. Обидно, конечно, если посмертно…

— Кто у вас в пятницу проиграл? — лениво поинтересовался Славин. — Говорят, рубка была любопытнейшая…

— Гена пролетел как голубь.

— Кульков?

— Да. — Актер расхохотался. — Слыхали историю про то, как хоронили преферансиста, который умер от разрыва сердца, взяв две взятки на мизере?

— Не слыхал.

— Но в преф играете?

— Если только в поезде.

— Тогда поймете… Хоронят покойника коллеги по зеленому столу, скорбно идут за гробом, а один участник пульки шепчет другому: «Если бы я зашел к нему восьмеркой треф, — и кивает на гроб, — он бы потащил не две, а шесть взяток…»

— Странно, я встречался сегодня с Ивановым, — посмеявшись над анекдотом, заметил Славин, — и он не произвел на меня впечатление человека, живущего под имэджем…

— Это, знаете ли, вопрос талантливости… Если вы сразу же замечаете, что человек играет, — тогда, конечно, неинтересно; провинция наигрывает так, что швы видны. Только личность вживается в образ, который ею задуман и выбран… Помните, у Пастернака: «Пройду, как образ входит в образ и как предмет сечет предмет».

— А как бы вы играли Иванова?

— Не понял. Что значит — как бы играл? Так, как его образ написал бы сценарист…

— Допустим, сценарист его не знает. Но вам предлагают материал, где есть ученый, похожий на Иванова… Вы вправе предложить свое прочтение образа?

— Зависит от режиссера. Знаете, анекдот есть. Пришел человек в исполком и спрашивает: «Скажите, у меня право на отдых есть?» — «Есть». — «А право на использование свободного времени по своему усмотрению?» — «Есть». — «А я могу…» — «Не можете!» Право есть, а мочь — не моги! Эпохальный анекдот, а? Вот и режиссеры. Один принимает задумку актера: все можно, ищи! А другой снимает тебя, как мартышку, да еще заставляет считать про себя, пока руку ко лбу поднимаешь, и чтоб непременно досчитал до пяти, ни больше ни меньше; таким он видит жест, понимаете?

— Ну а если режиссер ваш союзник?

— Черт его знает… Тогда, конечно, я бы предложил ему свое видение… Вы с мамашей Жоры не знакомы?

— Шапочно…

— Посмотрели бы вы, как он выводит ее гулять по воскресеньям в парк… Она из дворян, аристократка… Почти ничего не слышит и все отчитывает Жору, отчитывает — и то он делает не так, и это… Надо иметь его выдержку, чтобы улыбаться, шутить, обещать исправиться… Каждый год половину своего отпуска тратит на старуху — вывозит под Зарайск, там у ее отца имение было… А послушайте, как он грохочет на ученых советах?! Никаких авторитетов…

— Нечто подобное уже было в кино, — заметил Славин. — Нежность к матери, грубость на работе… Не помню только в каком… И мне это показалось несколько искусственным, чересчур прямолинейным…

— Мир устал от простоты, ищут искусственность, только бы поразить… Жаль… «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в эту удивительную простоту…»

— Любите Пастернака?

— Вот кого бы сыграть…

— Это действительно интересно, — согласился Славин. — Хотя далеко не просто…

С колосников, окружавших съемочную площадку, оператор крикнул:

— Мы готовы, мастер!

— За работу! — Режиссер хлопнул в ладоши. — Начнем снимать!

Тубин обернулся к костюмерше — на шинели были две шпалы. Он поправил пояс, и Славин поразился той перемене, которая в считайные доли секунды произошла с актером: лицо его сразу же отвердело, лоб стал выпуклым, нависли надбровья, а нижняя челюсть чуть выступила вперед, придав его облику выражение сурово решительности…

— Спасибо вам, — сказал Славин актеру. — Счастливой съемки.

— К черту, — ответил Тубин иным, начальственным голосом. — Если с мамашей уже было в кино — добрый сын и так далее, — тогда можно поискать ключ в отношениях Егора с женщинами: хряк ведь, ни фигуры, ни лица, а как они льнут к нему! Будто мотыльки летят на огонь…

— Почему? Как вы думаете?

— Потому что добрый. А никто в мире так не нуждается в доброте, как женщина…

…Генерал-лейтенант Шумяков посмотрел на Славина с нескрываемым удивлением:

— ЧК интересуется преферансом?

— Нет. Этим ЧК не интересуется. Меня занимает только один, вопрос: кто у вас крупно проиграл в прошлую пятницу?

— Кульков.

— А чем он расплачивался?

Шумяков недоуменно пожал плечами:

— Понятно, деньгами. Он крупно подсел на мизере, ловля была интереснейшей… А в чем дело?

— Я объясню. Но сначала мне надо выяснить, какими купюрами расплачивался Кульков. Это крайне важно, Алексей Карпович.

— По-моему, он положил на стол сотенную. Но я как-то не очень обратил на это внимание. Для меня игра, как понимаете, не есть средство заработать четвертной билет, а способ снять стресс; работа, сами понимаете, какая…

— Понимаю, но мне хочется, чтобы вы всё вспомнили, по возможности, точно…

— Я могу позвонить Иванову. Он снял весь выигрыш, надо полагать, помнит подробности. Но вы все же объясните существо дела, я не очень-то умею думать, когда не понимаю, о чем идет речь…

— Алексей Карпович, я вынужден посвятить вас в государственную тайну…

Генерал заколыхался в кресле:

— Полковник, я в нее посвящен уже тридцать пять лет…

— Дело в том, что сторублевая ассигнация, появившаяся на столе профессора Иванова, попала туда прямиком из шпионского контейнера ЦРУ.

— Да перестаньте вы! — Генерал даже всплеснул руками; они у него были тонкие, выхоленные, как у пианиста, а ведь крестьянский сын, в детстве подпаском был под Вязьмой, пока мальчишкой не ушел в партизаны. — Это бред какой-то! Не мог же Геннадий расплачиваться американскими деньгами! Нет, положительно, это абсурд! Надо спросить у него, как к нему попали эти деньги, вполне мог получить в сберкассе, в магазине…

— Не мог, — отрезал Славин. — И спрашивать его ни о чем нельзя.

— Погодите, вы что, подозреваете его?

— Мы разбираемся, Алексей Карпович… Возбуждено уголовное дело…

— Против Кулькова?! — Генерал потер виски своими тонкими, Длинными пальцами. — Это полнейшая абракадабра, полковник!

— Дело возбуждено по фактам передач разведцентра ЦРУ неустановленному агенту и закладки шпионского контейнера, в котором находились зашифрованные инструкции, деньги — именно сторублевые купюры — и золото. Перед тем как ассигнации попали по назначению, они были у нас пронумерованы и помечены, так что ошибка исключена… Впрочем, если вы сможете доказать, что Кульков получил сотенную купюру в магазине или сберкассе, я буду вам только признателен… Но вот в чем беда: в магазине он ее получить не мог, сдачу такой купюрой не дают, согласитесь. В сберкассах номера интересующих нас сторублевых ассигнаций находятся под контролем… Сигналов оттуда не поступало… Выдвигайте версию, Алексей Карпович, я готов анализировать вместе с вами любой допуск.