Межконтинентальный узел - Семенов Юлиан Семенович. Страница 32

— Нет, — убежденно ответил Славин. — Только после того, как мы прочитаем его ответ Лэнгли и их очередной вопрос…

Жену Кулькова, Лидию Васильевну, пригласила подруга; сам развлекался у Насти; на приеме у англичан ни с кем в контакт не входил.

А шифротаблица хранилась в тайнике — в его кабинете за плинтусом; помимо инструкций о постоянной связи и времени радиопередач в вопроснике указывалось: «Нам представляется, что вы ознакомили нас только с теми ракетными установками, которые находятся на территории западных районов СССР. Наши эксперты считают, что вы пока еще не смогли получить исчерпывающей информации по поводу всех ракетных комплексов, которые, как полагают, значительно превышают то число, которое названо в вашем предыдущем донесении. Были бы очень признательны вам, если бы вы предприняли все возможное для выявления не только построенных, но и строящихся стартовых площадок. Вопрос, как вы понимаете, совершенно не терпит отлагательства, поскольку ситуация, сложившаяся ныне в Женеве, предполагает принятие кардинальных решений во имя торжества дела мира и демократии. Просили бы также сообщить имена, воинские и научные звания тех людей, с кем предстоят встречи в ближайшие дни, это придаст информации еще большую достоверность и объективность. Ваш друг „Л“.

— Ну что ж, — сказал генерал, — все вроде бы становится на свои места. Кстати, следователи готовы к работе с голубем?

— Позвольте мне поработать с Кульковым, — сказал Славин. — Если мы хотим ударить Лэнгли, то лучше это сделать, пока голубь на свободе. Думаю, за ним, за каждым его шагом, как в свое время за Лесником-Трианоном-Дубовым, смотрят люди ЦРУ, можем спугнуть… А время в Женеве тикает, мы лишены привилегии на ошибку… Если он будет молчать на допросах, мы упустим темп, это непростительно… Надо, чтобы Кульков побыл на свободе, но работать он должен не на ЦРУ, а на нас… Думаю, что версия двойника, как мы это сделали в операции по Луисбургу, сейчас не пройдет, люди Лэнгли хорошие ученики, они умеют делать выводы…

— Мы должны, — заключил генерал, — лишний раз продемонстрировать общественному мнению мира, как ЦРУ, выполняя указание военно-промышленного комплекса, противится какому бы то ни было диалогу между Москвой и Вашингтоном. Так? Вся пресса, контролируемая ВПК, если не будет завершающего акта, засвидетельствованного не только нами, ошельмует дело, оболжет его или вообще замолчит. Следовательно, Славин, как всегда, прав: мы лишены привилегии на ошибку. Готовьте прикидку игры, буду докладывать наверх.

«Вопросник, или как горек хлеб измены»

1

…Вообще же, Кузанни относился к тому типу писателей, которые любили обкатывать свои новые сценарии на слушателях. (На съемочную площадку, впрочем, он никого из друзей и коллег не подпускал. «С актером нужно работать с глазу на глаз, а еще лучше вообще не работать, — считал он. — Когда художник, если он художник, навязывает свою волю другому художнику, понятно, если речь идет тоже о художнике, а не о ремесленнике, тогда не получится чуда, то есть искусства».)

Он читал сценарий в номере Степанова, забравшись с ногами на широкую кровать (у американцев это естественно; то, что русскому может показаться обидным, для американца совершенно естественно: просто-напросто так удобнее раскладывать страницы, курить, под себя коленки, походя делать правку на полях; столики в отелях крошечные, разве на них развернешься?! Прагматизм, прежде всего прагматизм, то есть надежное удобство дела).

Степанов умел и любил слушать; в свое время он часами просиживал с Межировым, Натальей Кончаловской, Поженяном, Юрием Казаковым, с только-только начинавшим Высоцким. Довелось ему слушать и Федора Панферова, и скорбно-лунного Михаила Светлова. Однажды пришел Симонов; читал свои стихи до полуночи: «Я много жил в гостиницах, слезал на дальних станциях, что впереди раскинется — все позади останется». Замечательные строки; иногда ведь в одной фразе заключен сюжет романа. Взять, например, известную пословицу: «Жизнь прожить — не поле перейти».

«Война и мир», «Гамлет», «Старик и море», «Клим Самгин» — яркие и глубокие ее иллюстрации. А как поразительно рассказывал свою будущую книгу академик Александр Александрович Микулин! Бритоголовый, похожий на римского патриция, он тогда еще жил в Коктебеле, сидел на громадной веранде своего маленького дома, восторженно развивал концепцию вечного здоровья человеческого тела.

«Сколько же мне еще надо написать, — думал Степанов, наблюдая за тем, как Кузанни аккуратно раскладывал страницы на кровати. — Надо бросать все, запереться в деревне и идти по встречам; нельзя уносить с собою информацию, даже короткие записки сгодятся потомкам, потому что жизнь сводила — спасибо ей за это — с такими людьми, которые вошли в мировую историю… Маленький, быстрый как ртуть Жак Дюкло… Куньял в первые дни после апрельской революции в Лиссабоне. Команданте сандинистов Томас Борхе… Хо Ши Мин в годы американской агрессии… А Ульрика Майнхоф, руководитель „красной армии действия“? Идейный враг по своей сути, а человек нежнейшей души. Болезненно ненавидела обывателей уставшего и одряхлевшего мира… А Руди Дучке? Маленький, порывистый, растерянный — последний раз Степанов встретился с ним в Бонне, за несколько дней до его странной смерти. В конце шестидесятых его имя было известно всей молодежи Запада; бунтарь, выступающий против мещанства и холодного буржуазного истеблишмента… А Эдвард Кеннеди? Жаклин? А сосед по деревне Коля Дацун: „Послушай, Дима, помоги, ради бога, установить переписку с моим родственником в Японии“. — „Да кто ж у тебя там, Николай? В плен кто попал?“ — „А бог его знает, только там наша родня: не зря ж японцы свой автомобиль „дацун“ назвали; в честь нашей фамилии, чьей же еще?“ А принц Суфанувонг в сырой пещере под Самнеа в дни американских бомбардировок? Как великолепно он говорил о поэзии Жана Ришара Блока на своем изысканном, чуть грустном французском?! А Марк Шагал?! Смотрел на Степанова треугольными грустными глазами и тихо спрашивал: „Мальчик мой, ну-ка расскажи, как там у нас дома?! Я так хочу съездить к себе в Витебск! Только вот надо закончить работу“. „Ты никогда не съездишь в Витебск, — с ужасом подумал тогда Степанов, — потому что никогда не сможешь закончить работу в этом своем небольшом доме возле Канн, ты прикован к самому себе, добрый Марк, как ты можешь разодрать себя, никому этого не дано, художнику тем более…“

— Ну, я готов, — сказал Кузанни. — Можешь слушать или у тебя свое в голове?

— Слушаю, — ответил Степанов.

…Начало сценария Кузанни прочитал ему еще позавчера; в новых эпизодах рассказывалось, как Питер Джонс обсуждает со своими друзьями из Пентагона отношение Уайнбергера к доктрине «благожелательного отношения русских к американскому десанту» в случае регионального конфликта, если космические ударные силы будут ограничены, а то и вовсе заморожены: «В университетах над этой темой работают три группы профессоров, концепция может получиться убедительной, меня знакомили с прикидками, я заказал это исследование и крайне правым советологам, и центристам, которые следуют объективным данностям, и тем, кто симпатизирует русским. Из анализа трех позиций можно будет свести вполне пристойный документ. Надо реанимировать наши отношения с Москвой и постепенно приучить русских к тому, что мы такие же люди, как они, и не желаем им ничего, кроме добра и свободы; воюют не народы, а правительства». В стык Кузанни поставил эпизод, как эту позицию Джонса исследует Дейвид Ли, штаб его ракетной корпорации и друзья из Центрального разведывательного управления: «Идея старика отнюдь неплоха, и у нее будут свои сторонники; что ж, не только гордиев узел, но и вообще любой запутанный надо рубить; дешевле купить новый канат, чем тратить время на развязывание старых узлов. Данные об устрашающем ракетном потенциале русских — вот что нам срочно нужно; это гарантия победы над Джонсом; он тогда утрется со своими бомбардировщиками».