Межконтинентальный узел - Семенов Юлиан Семенович. Страница 34

— Но ведь ЗДРО не может подтасовать факты, Сэм.

— Я не знаю, что он может, а что нет, не я хозяин его предприятия, но я убежден, что безвыходных положений не существует…

— Толкаете наших друзей на должностное преступление?

Пим вдруг рассердился; не скрывая раздражения, спросил:

— Значит, вы убеждены, что русские только и думают, как дать мир человецем и спустить благоволенье на землю?

— Нет, я так не думаю. Но жизнь приучила меня поступать в рамках правды.

— Послушайте, мой друг… Кажется, Карл Маркс говорил: есть маленькая ложь, есть большая ложь, а уже потом идет статистика. Пусть ЗДРО запрашивает своего человека не столько о существующем числе ракет, сколько о том, чего можно ждать от Советов. Русские же знают о нашем проекте, в конце концов! Они не сидят сложа руки! Наверняка прикидывают что-то на случай, если в Женеве не удастся договориться… А дальше словесная техника: количество построенных ракет, запланированных к постройке, соображения о том, сколько надо построить, если… Неужели не понятно? Это же рамки правды! Смелой правды, добавил бы я… Меня устроят непроверенные данные, Макгони. И вашего брата в Женеве это обязано устроить. Да, именно так, обязано. Меня удовлетворит любая информация, которая придет с той стороны, организованная таким образом, чтобы победил я, а не их авиация. — Пим усмехнулся: — К сожалению, на пост ЗДРО ни один из членов нашего совета директоров не хочет идти — оклад в семь раз меньше, чем у нас, по-человечески можно понять… Я не знаю, как вы, ваш брат, ЗДРО сделаете то, что нужно сделать, но не сделать этого вы просто не имеете права.

— Если я верно понял, в нынешней ситуации вас не интересует правда, Сэм? Вам нужна ложь, угодная предприятию?

— В общем-то, да. — Пим усмехнулся: — Когда ставки сделаны, поздно думать о заповедях Библии.

3

4

Резидент подвинул Питеру Юрсу шифротелеграмму из Лэнгли-тот прочитал ее и зло выругался:

— Идиотизм какой-то, я не могу ставить…

— Тшшш, Питер…

Юрс взял ручку, написал на листке бумаги:

Резидент дважды прочитал текст, внес правку, смягчавшую тон телеграммы (вместо слов «агент обязан передавать данные» написал: «Значительно целесообразнее, если мы будем продолжать получать информацию, которая представляет серьезнейший стратегический интерес, нежели чем…»), и отправил документ шифровальщикам, заключив его фразой о том, что Н-52 является ценнейшим источником секретной информации, которого необходимо всячески оберегать, запуская в работу лишь в экстремальной ситуации; использовать его в целях выяснения одних лишь тенденций нерационально; русские — особенно такого уровня, как Н-52, — привыкли к конкретике вопроса и ответа…

5

Получив эту телеграмму из московской резидентуры, ЗДРО довольно долго сидел над ней, потом выехал в город, встретился, соблюдая все меры конспирации, с главой ракетной корпорации Сэмом Пимом, а после этого вызвал Кемплера, шефа секции «особого назначения».

— Послушайте, Алек, а где этот самый Пол? Раньше он, мне кажется, жил под именем Анхел?…

— Пол на базе, — ответил Кемплер, — где же ему еще быть?

— Как его состояние?

— Вполне приличное… Мы несколько ограничили его в алкоголе, сейчас он пришел в себя.

— Полагаете, его можно включить в комбинацию?

Кемплер — маленький колобок с сияющими, словно у восторженного ребенка, глазами — поинтересовался:

— Дело связано с выездом?

— Нет. С консультацией.

— Естественно, по русской проблематике?

— Конечно.

— Можно.

— Вы ему абсолютно верите?

— Перебежчикам никто не верит абсолютно. В чем будет его задача?…

— Сегодня, желательно до обеда, он должен составить вопросник… Скажем, по танковому потенциалу русских в Восточной Германии… Меня интересует метод его мышления, ясно? Надо, чтобы русского спрашивал русский, вот в чем штука. И более всего меня интересует, чтобы этот самый Анхел составил часть вопросов в сослагательном наклонении. Не понятно? Поясняю: нас занимает вопрос, что предпримут русские, если мы договоримся с ними о каком-то соглашении, связанном с «мерами доверия» в Центральной Европе… Будут они выводить войска или же начнут свои обычные хитрости? Какие? Меня интересуют в первую очередь допуски, основанные на мнениях компетентных руководителей, доверительные разговоры с теми, кто обладает выходами, все, что угодно, но только не личное мнение агента. Американец никогда не поймет психологию мышления русского агента так, как именно русский… Меня интересует: что должны делать русские, если, скажем, переговоры о мерах доверия для них лишь способ выиграть время и запустить в серию новые виды… танков… Пусть ваш Анхел составит развернутый и подробный вопросник. Потянет?

6

…Анхелом был Алексей Босенко, бежавший на Запад в 1964 году; на первом же собеседовании с американскими разведчиками в Берне заявил: «Именно я встречался с Ли Харви Освальдом, когда он запросил в Союзе политическое убежище, а Москва ему в этом отказала; именно я был тем, кто пришел к нему в номер, когда он, будучи ошеломлен отказом властей, имитировал самоубийство в ванне, перерезав не ту вену…»

Работники европейской резидентуры ЦРУ слушали его с затаенным интересом, отправили в Вашингтон, привезли в Лэнгли, неделю допрашивали, а потом посадили в камеру, где он и провел тринадцать месяцев; выпустив наконец из одиночки, ему сделали пластическую операцию лица, вручили новые документы и посадили на базу — ни выехать свободно, ни знакомых пригласить, тотальная изоляция; так продолжалось еще полтора года; потом подвели «приятеля», журналиста Джозефа, и женщину, которая затем стала женой. По прошествии многих лет разрешили передвижения по городу; в маленьком баре ночью, когда решил добавить «стопаря», подошел рыжий парень, шепнул: «Я от главного». Босенко неторопливо обернулся и сразу же врезал в веснушчатое лицо бутылкой. «Тоже мне, проверку устраивают, у меня бы спросили, как это надо делать». С тоской вспомнил Николину Гору, освещенные подмосковным солн-Цем кроны высоких сосен, их гладкие, янтарные стволы; чем дальше, тем явственнее ощущал вкус шашлыка, который жарили на костре, собравшись компанией в воскресенье на берегу Москвы-Реки. Уж если гуляли, то гуляли от души, не как здесь — один выдал, три в уме. Эх, жизнь, жизнь, вот уж воистину не ведаем, что творим…

Босенко прекраснейшим образом понимал, что жена пишет о нем еженедельные рапорты, передавая их контакту по пятницам, когда выезжала в город за покупками. Джозеф был никаким не журналистом, а невропатологом из спецгруппы ЦРУ, разминал, пытаясь составить точный психологический портрет перебежчика. «Пиши, пиши, рожа, хрен ты меня поймешь!» Пил теперь каждый день; поправляться утром жена не позволяла с тех пор, как началась бессонница. Постепенно пришло страшное ощущение назойливого и одинокого присутствия на чужом празднике: люди вокруг путешествовали, веселились, раскованные, крепкие, уверенные в себе, а он чувствовал себя маленьким просителем в огромной приемной, где даже секретарши нет — автомат-робот, говорящий бесстрастным, нечеловеческим, скрежещущим голосом: «Вуд ю плиз сит даун энд вэйт э литтл бит…» [9] А чего ждать-то? Поезд ушел, промахнул на слепой скорости все станции с любезными сердцу названиями, назад не воротишься…