Экспансия – III - Семенов Юлиан Семенович. Страница 90

— Я верю себе, Фрэнк, и поэтому разбил термос, в котором Гриссар принес мне целебный чай. И вот что я нашел в этом термосе, — Роумэн достал из кармана жучка — крошечный передатчик, последнюю модель секретной аппаратуры ИТТ. — Либо Гриссар работает на лягавых, либо именно синдикат интересовался, о чем я говорю с друзьями в палате больницы…

— Почему вы оказались в госпитале? Что с вами было?

— Ничего. Я симулировал инфаркт…

— Слушайте, это же настоящая детективная история, Пол! Я слушаю вас и ощущаю себя секретным агентом, втянутым в кровавую интригу…

— Поможет петь, — усмехнулся Роумэн. — Говорят, нервные нагрузки помогают людям творчества…

— Я перестал им быть. Творчество сопутствует человеку, когда ему нет тридцати и он рвется к успеху. Если он смог состояться, все последующие годы подчинены только одному: сохранить наработанное, закрепить успех, найти точные модификации того, что нравится публике… Я ничего не обещаю вам, Пол… Где вас можно найти?

— Гринвидж-Виллэдж, седьмая улица, пансионат «Саншайн». Этот адрес знаете вы. И больше никто. Грегори Спарк вылетает в Гавану, остановится в «Гранд-отеле».

— Завидую Спарку, — сказал Синатра, поднимаясь. — Сейчас, говорят, на Кубе самый сказочный сезон, прекрасные купания. Если у вас возникнет ко мне какое-то срочное предложение — валяйте, моя дверь для вас открыта, желаю удачи.

Роумэн позвонил в Голливуд, заказав номер Спарков из бара; сказал всего несколько фраз, закрыв мембрану носовым платком, что сильно меняет голос:

— В «Гранде» хорошо кормят, а сестра пусть берет ребят и жарит на морскую прогулку…

Это значило, что Элизабет должна вылететь в Осло, взяв с собою детей; Криста ждет ее на яхте, сразу же уходят в море; через неделю могут появиться в Гамбурге, каждое утро их будет ждать в порту Джек Эр, с девяти до десяти тридцати; Спарк обязан завтра же быть на Кубе.

Все, комбинация вступила в заключительную фазу.

Вечером того же дня радиостанция Эн-би-си дважды передала сенсационное сообщение: «Офицер американской разведки открыл тайну гигантских запасов нацистского золота. В ближайшее время он представит доказательства своей многотрудной работы, постоянно связанной со смертельным риском».

Вот как они разыгрывают партию, подумал Пол, лежа у себя в мансарде на Гринвидж-Виллэдже, смотри-ка, настоящая режиссура; этим американцы заинтересуются; соберись-ка, Роумэн, игра близится к эндшпилю…

Через два дня в восемь часов вечера в дверь Роумэна постучали.

— Кто? — спросил он, не достав даже пистолета из кармана; если пришли те и пришли с плохими вестями, отстреливаться бесполезно, ребята знают свою работу.

— Мистер Роумэн, мы от мистера Гуарази… Если не раздумали с ним повидаться, мы отвезем вас на встречу.

— Дверь не заперта. Входите. Я оденусь.

— Зачем? Мы не станем мешать вам. Одевайтесь и валите вниз, мы ждем в машине.

Джек Эр, Гелен, Макайр (Мюнхен, сорок седьмой)

С Майклом Мессерброком, начальником специального архива, Джек Эр встретился в Нюрнберге, когда тот после ужина заглянул в бар, чтобы выпить один хайбол — больше себе не позволял, — жесткое правило, дед умер от алкоголизма, в семье боялись спиртного как огня; тот день, когда в Штатах провозгласили сухой закон, был самым, пожалуй, счастливым для Мессерброков.

Впрочем, по прошествии года, когда развернулась мафия, отец, Герберт, возглавивший фирму после самоубийства деда (тот покончил с собою во время белой горячки), переменил свое отношение к этому декрету: «Пить начали еще больше… Начинать, видимо, надо с другого… С экономики… Если удастся вовлечь максимум людей в бизнес, если дать им хотя бы иллюзорную надежду разбогатеть, открыв свое дело, что-то может получиться… Впрочем, в этом случае и сухой закон не нужен; все будут работать с утра и до ночи, времени на алкоголь не останется». Когда, по прошествии двенадцати лет, Рузвельт отменил закон, предложив экономические реформы и корректив политического курса, пить действительно стали меньше…

Майкл Мессерброк многое взял от отца: независимость мышления, несколько истерическое чувство американского патриотизма (баварцы, выходцы из Мюнхена, они сделали в Штатах карьеру, разбогатели, поэтому служили новой родине с некоторой долей фанатизма, истово), но при этом холодный, точно просчитанный прагматизм.

Поэтому, когда Эр представился ему, сказав, что в работе специального архива по нацистам заинтересован не только он, представляющий интересы женщины, потерявшей во время войны родителей, причем ее отец — выдающийся норвежский математик, профессор университета, но и его друзья, кинематографисты Штатов и журналисты Великобритании, Мессерброк сразу же просчитал возможную выгоду от беседы с симпатичным, правда, чуть прямолинейным, видимо, не очень-то эрудированным, но зато хватким частным детективом.

— Чего конкретно хотят ваши друзья из Голливуда? — поинтересовался Мессерброк. — Вообще-то у меня в архиве не только нацистские преступники… У меня там собраны дела на совершенно фантастических людей… Например, друг отца Гитлера… Старик воспитывал молодого Адольфа… Или тот бес, у кого фюрер списал «Майн кампф»… До сих пор живы… Могу устроить встречу… Ваши люди намерены снимать художественный фильм? Или документальный? Если документальный — вхожу в дело! Сделаем бомбу, все будут поражены. Я ведь и с родственниками Гитлера поддерживаю отношения, они, правда, психи, но вдруг какая бумажка всплывет — все в дело, на полку, в сейф! У меня даже допросы доктора Блоха хранятся… А ведь он лечил и Гитлера, когда тот был маленьким, и его мать, представляете?!

— А что с этим в кино делать? — Эр недоуменно развел руками. — Бумажки, они и есть бумажки…

— Эти бумажки составлены в ОСС! В сорок третьем году! Когда асы нашей разведки делали психологический портрет Гитлера, чудо! — Мессерброк рассмеялся. — Допросы этого самого доктора Блоха позволяли прогнозировать будущее, исход битвы, жизнь и смерть сотен тысяч…

— Ах, так… Тогда другое дело, — согласился Джек Эр. — Правда, не знаю, сколько люди Голливуда смогут уплатить за вашу работу…

Мессерброк искренне удивился:

— Пошли телеграмму, да и спроси!

— А сколько вы хотите?

Мессерброк снисходительно похлопал Эра по плечу:

— Так в бизнесе вопрос не ставят, Джек… Надо формулировать иначе: сколько они намерены предложить? В зависимости от этого мы и оформим наши отношения.

— Такую телеграмму я прямо сейчас и отправлю, — сказал Джек Эр, хотя ответ на нее знал заранее: Роумэн сказал, что у него припасено три тысячи долларов, какие-никакие, а все же деньги.

— Валяйте.

— А не дожидаясь ответа, можно начать работу?

— Хотите завтра поехать в Линц, к бывшему бургомистру Мейрхоферу?

Джек Эр подумал мгновение, потом ответил — с ухмылкой:

— Это, наверное, киношники поедут… С камерой… Если, конечно, вы согласитесь с их предложением… А мне бы документы посмотреть… На Гитлера, Мюллера… Этого… Как его… Хоффмана…

— Какого Хоффмана? Личного фотографа Гитлера?

— Нет… Рихарда Бруно Хоффмана… Был такой немецкий гангстер в Штатах…

— Не слыхал, — удивился Мессерброк. — Я просматриваю все материалы, но такая фамилия не попадалась… Рихард Хоффман? — переспросил он. — Точно, не слыхал и не помню, а я цепучий: если что увижу, значит, навсегда… Впрочем, ты говоришь — гангстер? Это я погляжу в делах крипо, [30] назови только год и город…

— А дело летчика Чарльза Линдберга тут не мелькало?

Мессерброк удивился еще больше:

— Какого? Нашего Чарльза Линдберга?! А он здесь при чем?! Слушай, парень, ты вообще-то понимаешь, где мы с тобой сидим? Это не оффис шерифа, это архив нацистских документов, тут вся история их паршивой партии, СС и гестапо, вот где мы с тобой разговариваем…