Валькирия - Семенова Мария Васильевна. Страница 98

– Я Нежату не брошу, – сказал Мстивой. Он не стал добавлять, что Нежате, если он был там, теперь, может, смертью грозили. Я вспомнила про кривые ножи. Он наклонился и поднял крышку трюмного лаза, где были спрятаны лыжи. Кого в наворопники изберёт?

Пальцев одной руки хватило бы счесть, много ли раз я набиралась мужества первая к нему обратиться...

– Пошли меня, воевода, – взмолилась я, и голос сразу охрип. – Я бы скоро, я дома тут...

– Чтоб девки вперёд мужей лезли хоробрство-вать, болячка тебе... – гневно начал Плотица, но вождь перебил:

– Сам пойду.

Спрыгнул в трюм и выкинул на палубу свои лыжи. Он был лёгок на лыжах, но всё же не так, как я или Блуд.

– Бренн... – в четверть голоса молвил Плотица, и мне показалось, будто с настёганных ветром скул кормщика сошла краснота. Он редко называл вождя истинным именем, чаще словенским прозванием.

Вождь опёрся о края и вылез из трюма:

– Мне, может, правда девку послать?

Идти первыми – дело вождей, и все это знали.

– Я с тобой, – поднялся Грендель и снял с борта свой щит, и сделалось ясно, что нет силы, способной ему помешать пойти с воеводой. Тот и не стал отговаривать, лишь спросил:

– Не забыл лыж за три-то года?

– Кто, я забыл? – захохотал Грендель, ничуть не обидевшись. Плотица кинул ему звонкий рог:

– Позовёшь, если вдруг что.

– Позову, – обещал Грендель весело. Они надели кольчуги сверху рубах, под полушубки. Устроили мечи в ножнах за спинами, чтобы не мешали и чтобы можно было сразу схватить. Так чаще всего носят мечи в пеших походах.

Они ушли полуденным берегом, откуда всего прежде станут видны наши дворы. Мы провожали их взглядами, пока они не скрылись в лесу. Долго прислушивались, не вскрикнет ли рог, многие приготовили лыжи – лететь на выручку немедля... всё было тихо, лишь ветер гудел в вышине, раскачивая деревья.

Мы ждали до сумерек, не зажигая костра. Небо по-прежнему время от времени прояснялось, в разрывах туч ярко горела поднявшаяся луна... но что-то двигалось с моря и упадёт нам на головы не позже утра. Нутром, кожей, звериным чутьём я ощущала опасность, тем самым чутьём, что пасёт волка, бегущего через болото по синему весеннему льду... Плотица тоже поглядывал в сторону моря и наконец велел переставить корабль носом к ветру и завести на берег растяжки. Потом приказал вытащить полог. Никто не знал, долго ли придётся сидеть, а дружина, у которой не гнутся руки и ноги, – скверные воины.

Я куталась в плащ и думала то о деревне, то об ушедшем вожде, и не могла решить, что страшней. Гейсы всегда приканчивают тех, на кого возложены, и любое «когда-нибудь» обязательно наступает. А чего доброго, уже наступило.

Случись что с вождём, новогородцев мы вырежем до человека. Там, на кургане, когда будут засыпаны угли. Руки сводило на рукояти меча: может, там уже зарубили дядьку и братьев, не возмогших отбиться дроворубными топорами, и с хохотом ловили по полю женщин... так баяла мне сквозь плач корелинка Огой...

Смыкались тусклые сумерки, подступала новая ночь. Ночь перед Самхейном. Я поняла наконец, что высчитывал на пальцах Плотица и почему он не хотел отпускать воеводу. Ночь перед Самхейном, когда лучше не задерживаться в пути и не оглядываться на шум шагов за спиной... Я видела: никого не боявшимся кметям было не по себе.

– Да где ж они там! – не вынеся, смерил палубу Деревянной ногой измучившийся Плотица. Вот тогда я вылезла из-под полога и отряхнула с меховых штанов снег. Я сказала:

– Позволь, я схожу гляну, что с ними стряслось. Воины заворчали, а кормщик сжёг меня взглядом:

– Вот что, девка...

Я сказала сквозь зубы:

– Я в другом месте девка, а здесь я кметь. И пусть тот лает на меня, от кого я на лыжах не убегу. Ядовитый Блуд засмеялся:

– Всё верно, Плотица, даже тебе её не догнать.

Дружный хохот на миг разогнал обступившие тени... Плотица оглядывался, не зная, гневаться или шутить, а я твердила своё:

– Меня Лешие знают, и Болотники, и Водяной. Я тут ёлку от ёлки ощупью ведаю. Схожу и приду, не впервой небось... Да ничего со мной не случится!

– Одна, что ли? – насторожился Блуд. – Одну не пущу!

– Нет, брат, – покачала я головой. – Ты здесь не родился. Пойдёшь, оба пропадём.

– Говорят, в Самхейн парни девками рядятся, – подал голос кто-то из воинов. Я сказала:

– А пробовал ты, Плотица, просунуть руку в кувшин? Твоя застрянет, моей просторно покажется.

– Выдерет мне бороду воевода... – простонал кормщик. Как был бы он рад, если бы тот вдруг вернулся да и ухватил его за честную бороду. Он попросил почти: – Подождём.

– Чего ждать, – сказала я с досадой, но села послушно. Тридцати храбрецам непросто смириться, что девка никчёмная выполнит дело им не по могуте. Ночь, когда нечисть рыщет на воле, чужая чёрная ночь в стонущем от ветра лесу. Но в этой ночи за меня встанут Лешие, ещё не слёгшие в спячку, растопырят сухие сучья деревья, Болотник даст пробежать, а погонится кто, продышит лунки во льду, схватившем трясину... Я здесь своя.

Я достала кошель и вытряхнула кольчугу, завещанную Славомиром. Надёжная была кольчуга, хороший заслон и от нечисти, и от шальной стрелы. Я надела её под тёплую куртку и затянула ремень. Привязала за спину меч, надела тетиву на дедушкин лук, пристегнула чехол с топориком. Вынула лыжи.

– Перун храни тебя, дитятко, – сказал наконец Плотица. Обнял меня. И поцеловал в лоб: – Поспешай!

Я шла на лыжах ночным заснеженным лесом, и луна то пряталась в тучах, то обливала деревья зеленоватым мертвенным светом. Всё это уже было со мной. Много раз я так возвращалась зимой после охоты. Я держала руку у пояса, на рукояти длинного боевого ножа. Никто не застанет меня врасплох.

Я бежала по следу и не боялась его потерять, несмотря на начавшуюся позёмку: лыжи Гренделя продавили снег до травы, до зелёного густого брусничника. К тому же воевода и кметь не удалялись от берега, чтобы не заблудиться...

Довольно скоро я нашла место, где они попали в засаду.

Я выбралась на поляну, и позёмка обняла мои колени, сухо шурша... Я увидела человека, наполовину вросшего в кровавый сугроб, и сердце остановилось. Мне кинуться бы – но взяла своё вкоренившаяся воинская привычка. Сперва я уверилась, что нету новой засады, и лишь тогда подошла.