Валькирия - Семенова Мария Васильевна. Страница 100

Я проползла ещё немного вперёд и вновь выглянула из-за края откоса. Я увидела плечи и голову сторожа, ходившего с копьём туда-сюда у ворот. Он кутался в мохнатый плащ и старался держаться к ветру спиной. Вряд ли он заметит меня, даже если повернётся. Он не поворачивался. Он пятился, потом вновь шёл назад, к Злой Берёзе и воротам. Я вжалась в землю, когда рядом со сторожем явило себя ещё двое парней. Они перемолвились, но ветер отнёс слова, и тогда я приподнялась на локтях, думая увидеть ворота... и ужас вошёл под рёбра, как ледяное копьё.

Передо мной возвышалась, царапая небо ветвями, Злая Берёза, а у Берёзы, как белое изваяние, стоял нагой привязанный человек. Мне сперва показалось, снег на нём уже и не таял. Летящее пламя позёмки окутывало его, половина тела пряталась в непроглядной тени, но не узнать Мстивоя было нельзя. Недвижимый, беспомощный, он был по-прежнему столь грозен и горд, что молодой сторож его боялся и не мог того утаить!

Погибельная ярость выдернула из ножен мой меч и почти подняла меня в нерассуждающем зверином прыжке... спас Молчан. Заворчал еле слышно, напрягся рядом со мной, я опамятовалась и снова втиснулась в снег.

Двое всходили на берег по тропе. Я немедленно узнала Оладью, оружного тяжёлым копьём. А перед ним шёл – Нежата! Шёл, как сонный, ниже сильных плеч свесив непокрытую голову. Нёс в каждой руке по ведру, ведёрки качались, водица выплёскивалась на сапоги.

Оладья остановился подле Мстивоя, что-то сказал ему и засмеялся. Вождь медленно повернул голову, и тут только до меня как следует дошло, что он умирал, что он был почти уже мёртв. Он с видимым трудом разжал зубы, чтобы ответить. Я не слышала, что он ответил. Оладья перевернул копьё и ударил его в живот концом черенка. Варяг дёрнулся всем телом, но не вскрикнул. Нежата ссутулился ещё больше, втянул голову в плечи и остался смирно стоять.

Оладья повернулся к нему, парень было замешкался, затоптался на месте... блеснуло жало копья, и он подошёл и одно за другим вылил на Мстивоя оба ведра. Кто предал женщину, тот когда-нибудь предаст и вождя. Мстивой ничего ему не сказал. Последний, третий запрет поил его кровью Злую Берёзу. Новогородский вожак толкнул в спину Нежату, пошёл с ним к воротам.

– Прислал бы кого, слышь, Оладья! – прокричал сторож, и голос показался знакомым. Он добавил простосердечно: – Погреться бы!..

– Не будешь борт подставлять, – прогудел Оладья оборотившись, и я окончательно вспомнила сторожа: это был Вихорко, кормщик. Из-за его оплошности, как я узнала потом, снежный заряд снёс мачту и мало не опрокинул корабль, и Оладья учил молодца, приставил стеречь казнимого...

С подветренной стороны Злой Берёзы в несущейся тьме таился Ярун. Я не видела побратима, но знала – он там. Он лучше меня слышал все речи, но не мог пасть на сторожа наверняка и так, чтобы тот не поднял переполоха...

Я заставила себя чуть отползти и посмотреть на корабль. Там ещё копошились три человека, но прямо сейчас наверх они не пойдут. Я сунула в зубы Молчану ремни лыж, и он тотчас вспомнил, как, бывало, таскал их за мной, даже хвост дрогнул в снегу. Я подождала, чтобы Вихорко вновь попятился против ветра и на время остановился. И поднялась у него за спиной.

Я хлопнула его по плечу, и он обернулся. Мгновенно узнал меня и всё понял, и ужас распахнул белёсые рыбьи глаза, а рот начал раскрываться для крика... Мой нож скользнул по его шее, и крик захлебнулся, не прозвучав. Вихорко сразу обмяк и осел, не попытавшись ударить, и его кровь прожгла снег до земли.

Мой побратим уже рубил обледенелые путы. Всякий миг нас могли заприметить. Я сдёрнула с убитого хороший меховой плащ. Ярун отодрал от дерева и подхватил неподъёмное, негнущееся тело – с клочьями кожи, оставшимися на белой коре, с клочьями берёсты, примёрзшими к коже... Молчан щетинил загривок и свирепо рычал. Помогая ножом, я срывала с Вихорко полушубок, сапоги, тёплые меховые штаны... Ярун уложил варяга на плащ. Ствол Берёзы до самых корней был тёмен от крови. Мы молча схватили плащ за два конца и кинулись напрямик через поле, туда, где спасительный лес был ближе всего. Мелькнула шалая мысль: догола облупить бы этого Вихорко да поставить вместо вождя...

Мы услышали крики, но не обернулись, ни я, ни побратим. Мы бежали и волокли плащ через рытвины и канавы. Вождь так и не промолвил ни звука, и не было времени глянуть ему в лицо, припасть ухом к груди. Может, душа его так и осталась подле Берёзы, пригвождённая третьим нарушенным гейсом... Мы бежали с каким-то почти хмельным яростным вдохновением. К свисту позёмки начал примешиваться свист стрел, но резкий ветер мчал стрелы мимо. Или кто-то мешал целиться, отводил глаза, потому что это была особая ночь...

И всё же нас настигали. Угрозы и брань, доносимые ветром, делались ближе, я различила голос Оладьи: вот уж кто нипочём не даст уползти однажды затравленному зверю, сомкнёт зубы на горле и будет висеть... Мы не успеем скрыться в лесу. Мы погибнем. И я, и побратим, и воевода, если только он был ещё жив. И Молчан...

Мы остановились за первыми низенькими, пушистыми сосенками и вытащили луки из налучей. Я только прикрыла неподвижного варяга плащом. Так мы и не сумели спасти его, лишь продолжили муку. Я бросила на тетиву боевую стрелу с гранёной узкой головкой, способной пробить навылет кольчугу. Оладья бежал впереди, размахивая мечом,

– За вождя тебе, – сквозь зубы сказал побратим. Две наши стрелы одновременно взвились против ветра, канули вниз и ударили Оладью в лицо. Он упал, отброшенный навзничь, и не поднялся. Ватажники на время замешкались.

А снежный вал шумел уже над разливом. Скорей бы. Хотя немножко скорей закрыл бы луну...

Ярун схватил мою руку, в глазах были сумасшедшие огоньки.

– Дай стрел, – сказал он отрывисто. – Уведу их! Я вытащила из тула сколько захватила рука. Ярун прыжком повернулся на лыжах и нырнул в сосенки, пригибаясь, пропал, как и не бывало его. Высоченные ели поднимались у меня за спиной. Как бы я ни прятала варяга, нас найдут. Частыми гребнями прочешут опушку, вытащат и убьют.

– Меч дай... – сказал вдруг воевода. Он силился приподняться, глаза были лютые, и одна щека располосована от переносья до уха. – Девка глупая... беги...