Экстрасенс - Воскобойников Валерий Михайлович. Страница 48

Теперь мамаша, одарившая десятилетия назад своих детей звучными идеологическими именами, лежала в клинике, в кардиологическом отделении, а Владлен с Андреем предавались мечтам о возможном богатстве.

Когда Владлен Парамонов поделился с родственником тайнами своих гляделок и подслушек, Андрей Бенедиктович сказал, что лишь идиот не воспользовался бы тем, что судьба сама вкладывает им в руки. И теперь раз в неделю он приносил к двоюродному внуку короткий списочек будущих клиенток-пациенток. А Владлен, с липовыми удостоверением городской газовой службы и электросети, обходил указанные родственником адреса, брал пробы воздуха на кухне в пустые пластмассовые бутылки из-под кока-колы и осматривал проводку на предмет возможного самовозгорания. Заодно, в каком-нибудь пыльном месте, куда не проникал взгляд владельцев квартиры, он навешивал свою подслушку. После этого Владлен парковал машину Андрея поблизости от того дома и записывал кухонные разговоры.

– Ни один экстрасенс не отказывался от информации, полученной из обыденного мира, – приговаривал Андрей Бенедиктович, прослушивая бабью болтовню и делая пометки в своем блокноте. – Я как назову имя их кошки или собаки, клиентки просто торчат!

Когда-то, в первый вечер, послуживший началом их делового содружества, Владлен угостил своего двоюродного деда видеофильмом из жизни одной нестарой соседки.

– Это же Анька! – поразился маг и экстрасенс Андрей, вглядевшись в первые кадры. – Я с ней в одном классе!

А потом, когда они просмотрели основные кадры, он остановил запись и проговорил задумчиво:

– Дела! А ведь на месте этого пацана мог быть я!

Они еще долго сидели в тот вечер, Владлен потихоньку набирался, Андрей, как всегда, был трезв, чтобы сохранять форму, но до странного размягчен.

– Забавно, – проговорил он вдруг, – этой девочке я повернул судьбу. И что еще забавнее – даже не догадывался… А тот пацан мог стать моим сыном…

С Андреем это происходило часто: обронит фразу и не договаривает. И Владлен давно уже не докапывался до глубинного смысла. Не его собачье дело.

По этому фильму Андрей никаких инструкций родственнику не дал, сделать копию тоже не просил и, можно сказать, навсегда о ней позабыл. А мысль о сотрудничестве блеснула через час-полтора, когда Владлен все еще мог соображать, а Андрей выкарабкался из своей размягченности.

Это в условиях вольного рынка издатели особенно полюбили оккультную литературу. А в годы, когда Андрей Бенедиктович Парамонов кончал школу, такие книги для обыкновенного россиянина были недоступны. В букинистических магазинах их не продавали, в библиотеке, которую все называли Публичкой, они лежали за семью печатями в спецхране. Даже самые безобидные, какой-нибудь Папюс или Нострадамус. И все же, когда на простор выходит ловец, прибегает и зверь.

Из бездны информации, которая проскакивает сквозь сознание любого городского жителя, Андрей отсеивал свои крохи, которые его кой-чему научили. Иногда это были не крохи, а целые самородки, как тогда, когда он читал Библию. Дореволюционную толстенную Библию привезла из деревни его племянница, та самая, у которой он жил в малолетнем возрасте. Когда ему исполнилось четырнадцать, родители его умерли от обыкновенной старости, и тогда в городское жилье въехала деревенская племянница вместе со своими детьми, которая стала его воспитывать. Племяннице было тогда под сорок, а ее дети, приходившиеся Андрею Бенедиктовичу двоюродными внуками, были ему ровесниками. Так он и прочитал впервые Библию. И узнал из нее вовсе не то, что вычитывает христианин.

Библия стала для Андрея настоящей книгой чудес, учебником по практической магии. Пререкания Авраама с самим Богом, чудеса Иосифа и Моисея, а также различных пророков вроде Даниила, чудеса, которые время от времени устраивал народу Иисус, – все это манило и одновременно внушало первобытный ужас.

«Неужели и я смогу такое сделать? – спрашивал он самого себя. – И если могу, то кто же я тогда?»

Он ходил на всевозможные публичные выступления гипнотизеров, запоминал их приемы, а потом, вернувшись домой, экспериментировал над своими двоюродными внуками – Сталиной и Владленом.

– Ты станешь твердая и крепкая, как бревно, – внушал он Сталине, укладывая ее головой на одном стуле, а ногами на другом.

И она становилась твердой, как бревно.

– Ты – робот. Ты сделан из металлических рычагов, – внушал он Владлену.

И тот начинал двигаться неуклюже, как железный дровосек.

Однажды, когда у него не было денег на кино, Андрей протянул контролерше чистый лоскуток бумаги.

«Шестой ряд, крайнее место», – просигналил он мысленно ей.

И она, слегка приторможенно, взяла его лоскуток, а потом, словно сомнамбула, повторила:

– Шестой ряд, крайнее место.

Он решил сесть на это самое место, чтобы поставить опыт и над настоящим зрителем, если тот станет совать ему свой настоящий билет. Однако опыт кончился ничем. Когда к нему подошла немолодая пара с билетами и он полез в карман за лоскутком бумаги, стул под ним неожиданно проломился. И место не досталось никому. Свет погас, они сели куда придется.

Однажды Андрей раскопал в журнале «Наука и религия» воспоминания Вольфа Мессинга. И обрадовался, когда прочитал, что прославленный экстрасенс то же самое проделал в детстве с контролером в поезде.

Еще забавнее получилось на экзамене по математике. Он выучил только один билет, двадцатый. И, храбро вытянув из кучи на столе билет, даже не глядя на номер, произнес:

– Номер двадцать.

Ответы полагалось писать на доске, что он и начал немедленно делать.

Каково же было его изумление, когда следующий одноклассник, подойдя к столу и потянувшись за билетом, проговорил бодрым голосом:

– Билет номер двадцать.

А потом, встав рядом у соседней доски, стал резво стучать по ней мелом, выписывая те формулы, которые только что выписал Парамонов.

То ощущение космического гула в голове и предельной ясности мира, которое посещало его в малолетстве, лет с двенадцати приходило все реже, особенно после того, как он стал тренироваться по книгам. Но тогда, у доски, неожиданно оно его навестило. И Парамонов попросил у неба, космоса, Бога, чтобы учитель и так, без ответа, поставил ему пятерку.