Дороги Младших Богов - Сердюк Андрей. Страница 7

Ну, вы помните.

Люди продвинутее продвинутых тут, возможно, рассмеются и заметят, что этого не может быть, поскольку притча о Спящей Бабочке появилась намного веков раньше, чем моя притча о Гусенице, Которая Стала Бабочкой.

И с ними можно согласиться.

Даже нужно.

Но думаю, что люди продвинутее тех, кто продвинутее продвинутых, не будут спорить с тем, что, когда мы говорим о дао (а о чем же мы тут, собственно, если не об этом?), дихотомия «раньше-позже» выглядит несколько странновато, если не сказать — смешно.

Вот так вот, собственно.

И напоследок.

Всем, дослушавшим притчу.

В качестве бонуса.

Маленький Такой Секрет от Хранителя Маленького Такого Секрета:

«Даже стороннему наблюдателю невозможно в данный конкретный миг понять, кто это перед ним гам порхает — сам Чжуан Чжоу в маскарадном платье или разжиревшая до размеров Чжуан Чжоу бабочка. И вот почему. Данного конкретного мига нет, не было и никогда не будет. Да и той стороны, где бы мог стоять этот самый сторонний наблюдатель, честно говоря, — тоже».

Как видите, не всё так просто, как некоторые думают.

Всё гораздо проще.

Ну и стал я обгорать на солнышке, конечно, пока совмещал полезное с приятным. Особенно плечи и спину подрумянило. Сделалось мне от перегрева туго и пришлось сдаться. Дед до теплового удара дело не стал доводить — не фашист какой — и отпустил меня с богом. И пошел я Серегу будить.

Разбудил я богатыря с трудом. И приходил в себя он тоже тяжело. Это у него в заводе.

Ну а когда окончательно врубился он в то, где и по какой причине находится, принялся тут же у деда расспрашивать в практических целях на предмет того, нельзя ли у них в деревне дом прикупить по сходной цене, ну или там, например, снять. Дед, риэлтором прикинувшись, покумекал и обнадежил, что, дескать, да, что это вполне решаемо, даже очень. Ну и объяснил, куда нам вообще-то топать нужно.

— Вон, — сказал он нам, да еще и рукой показал, — видите, вершина виднеется, Правая Титька, допустим, называется, а слева от нее — поменьше вершина, пускай будет Левая Титька. А между ними распадок. Вот, чтобы в деревню, значит, попасть, прямо на это междутитье идти и надо. Идти прямо и никуда ни в коем случае не сворачивать. Однако.

Да, именно так — изобразив при этом на лице монолизовскую улыбку, что, как известно, сестра родная ухмылке Чеширского Кота, — он нас и напутствовал.

— Идти прямо на распадок и не сворачивать, — как заклинание или девиз повторил я, рассматривая при этом надпись на его выцветшей футболке.

«Просто сделай это» — перевел я и отдал старику воинское приветствие. По-русски лихо, по-американски резко и по-польски — войско польско не сгинело — двумя пальцами.

— И когда она предложит заночевать, соглашайтесь, — добавил вдруг старый.

— Кто «она»? — спросил я.

Но он только рукой махнул — мол, чего болтать, сами увидите.

Мне, честно говоря, что-то в этом невнятном предупреждении не понравилось. Поднапрягли меня как-то все эти дедовы недомолвки загадочные. Была в них какая-то нехорошая предопределенность. А Серега — ничего, не обратил на это никакого особого внимания, а может, как должное воспринял, и только поинтересовался досуже:

— Скажи, отец, а как деревня-то ваша называется?

— Да никак, — ответил старик, — чего ее называть-то, когда других больше нет. Да и ее…

И тут поперхнулся он.

— А-а, ну да, — смутился Серега, сообразив, что опять сморозил глупость. — Земля-то, она на Лягушке.

— Должна быть, — подтвердил, прокашлявшись, дед.

— На Золотой? — уточнил Серега.

— Ага, однако, на Золотой, — стоял на своем дед. — Алтан Мэлхэй, если по-нашему.

— Хорошо еще, что не на Черной Жабе, — проникнулся и я, вспомнив об одной очень старинной легенде, которую сам однажды с бодуна и выдумал.

Ну и на том мы сердечно распрощались со стариком.

И двинули намеченным курсом. Вступив на какое-то подобие проселочной дороги.

Лучше бы нам этого было не делать.

Впрочем, кому-то ведь, как ни крути, всё равно нужно было это когда-нибудь сделать. Чем мы хуже? Тем, что лучше?

А день уже перевалил антракт — солнце добралось до зенита, набухло и тупо заряжало. На небе не было ни облачка, и всё вокруг радостно изнывало от невыносимой жары. И, наверное, поэтому звенело во всю ивановскую натужной последней струной. Да так звенело, что, казалось, вот-вот лопнет.

Все эти бесчисленные цикады-кузнечики от души башметили во все свои балалайки-скрипочки. Бабочки и стрекозы, громко шелестя перепонками, умело трахались на лету. Пчелы, шмели и прочие жужжалки барражировали над цветами и взапой хлебали свой халявный нектар. Ласточки — а может, кто их там знает, и стрижи — с сабельным свистом чертили на невыносимо голубом полотнище свои дурацкие каббалистические знаки. И вся эта вот здешняя суета сливалась в единый звон.

О чем и речь.

Мы шли молча. И шли босиком. По-босяцки то бишь шли. Утопая по щиколотки в горячей пыли одной из тех дорожек, которые были неведомы нашему всему форевер — Саньке Пушкину. И на нее, на дорогу эту, похоже, действительно никогда раньше не ступала нога белого человека. И в этом был особый кайф. И что — по щиколотки, и что — никогда.

Как известно, существуют дороги, которые мы выбираем, и есть те, что выбирают нас. Интересно, думал я, это какая? Долго, надо сказать, думал, минут сорок, но так ничего на этот счет и не решил. Хотя и уповал на то, что, может быть, это как раз и есть та самая счастливо выбранная нами суперпупердорога, которая к тому же подмахнула и сама нас выбрала.

Но тут ведь как — знать-то не можешь доли своей, может, крылья сложишь посреди…

И я спросил Серегу:

— Как думаешь, это дорога, которую мы выбрали, или дорога, которая выбрала нас?

— Это дорога, которую нам показал старик, — ответил он сухо.

Да уж, Серега всегда был реалистом в большей степени, чем романтиком. Он не поэт. Он голимый прозаик.

Вот почему он туфли нес в руках, а я свои мокасины перекинул через плечо, связав шнурками.

Шли бодро. Правда, хотелось пива. Лично мне. Всё же, как ни крути, а лето на дворе. А лето подразумевает наличие пива. Но откуда в этих пределах пиво? Здесь не пиво, здесь — воля. И столько ее здесь, что хоть упейся. А вообще-то мы, наверное, лихо смотрелись со стороны — два таких городских мэна в неслабых цивильных костюмах посреди не протертого от пыли глобуса. А?

Я достал последнюю сигарету и прикурил. Пустую пачку с верблюдом на борту бросил в пыль. Привнес в окружающий ландшафт элемент цивилизации. Взлохматил глухомань, изменив слегка состав природы. Не от бескультурья, конечно, а концептуально. И подумал еще, что надо бы как-нибудь сочинить притчу о Последней Сигарете. Она того достойна. Но потом — при случае.

— Лошадь надо будет обязательно купить, — вдруг выдал вслух результат каких-то своих перспективных размышлений Серега.

— Надо, — согласился я, мне понравилась идея, поэтому развил ее: — Еще собаку.

— Собаку покупать не будем, дворнягу подберем — отмоем.

— Можно и так, — ничего не имел против такой экономии я.

Мы на какое-то время опять замолчали, а потом я спросил осторожно:

— Слушай, а мы это надолго?

— Там посмотрим, — ответил Серега расплывчато, — может, приживемся.

— Может быть, — заметил я дипломатично.

— А к чему нам там-то возвращаться? — спросил Серега, вероятно имея в виду под этим «там-то» покинутый нами сгоряча порт приписки, в смысле — город прописки.

Я ничего не ответил, лишь плечами пожал. В принципе я всегда был открыт для любых экспериментов. И любой новый опыт был мне не отвратен. Но я знал за собой, что являюсь животным социальным, и наперед никаких обещаний и клятв давать не хотел.

— Нет, ну а что мы реально теряем? Телевизор? — стал детализировать Серега.

Я опять промолчал.

— Или бизнес этот наш долбаный, где мы белками в колесе? В чертовом. На оборотные средства горбатимся. Сорок скоро. Сколько можно жизнь на будущее откладывать? А, Дрон? Не пора ли уже и просто пожить? А?.. Впрочем, ты сам там смотри.