Черные псы - Серова Марина Сергеевна. Страница 11

– Опа! – сказал Дима, поднимая фонарь высоко над головой. – Ну и где ж, братан, твои трупы?

На лужайке возле столбов было пусто.

– Вот здесь... – пролепетал Кузнецов, подходя к маленькому пригорку в пяти метрах от столбов. – Здесь он лежал.

– И где он? – Охранник грозно приблизился к Кузнецову вплотную. – Где, я тебя спрашиваю?

– Дык не я ж его загрыз! – растерянно ответил тот. – Не знаю...

– А может, его и не было? – рявкнул бугай, резко ткнул дулом «узи» в подбородок Кузнецова. – Может, ты да Баскер твой придумали – про псов?

Он нажал сильнее, и Кузнецов от боли задрал голову.

Я подошла ближе и тронула Диму за локоть.

– Если бы это было так, я не думаю... что этот молодой человек... привел нас к месту, где они убили... якобы убили вашего шефа.

– Может, они убили его не здесь, – тупо сказал другой охранник.

– Да, а здесь почему-то вся трава в кровище, будто быка разделывали, – резко сказала я.

Дима опустил фонарь, освещая пространство вокруг себя.

– М-да, – процедил он, – верно, его отсюда уже... м-м-м. Ну, прости, коли так, братан! – обратился он к Кузнецову.

– Да и-и-и... ничего! – пробурчал тот, растирая подбородок, пострадавший от тесных контактов с «узи».

– Марик! – резко окликнул напарника Дима. – Посвети-ка вон там... Где, ты говоришь, псина лежала? Ну-ка, пойдем посмотрим. Марик, свети, идиот, а то я по склону... Что-то не светится там никакого черного пса...

Пока троица спускалась, мы с Бельмовым, боязливо ежась, осматривались вокруг и, не заметив ни единого просвета в тьме болот – просвета, несущегося на нас фосфоресцирующим пятном гибели, – быстро осмотрели место происшествия.

– Конечно, я не Шерлок Холмс, – наконец сказала я, – но могу сказать, что псы существуют на самом деле, а не только в бреднях Суворика, Кузнецова и Баскера. Погляди! – Я ткнула пальцем в отпечаток громадной собачьей лапы. – Может, они и не с корову, но не хуже конандойлевского пугала.

– Ага, – процедил Бельмов, – я думаю, что более детальный осмотр надо перенести на утро.

– Следов человеческих ног не видно, – продолжала я, – но человек наверняка был на этом месте. Ведь не собаки же унесли Аметистова?..

– Ага, – замогильным тоном пробормотал Бельмов, – если они не оборотни... – И он скорчил жуткую морду, отчего мне едва не стало смешно – здесь, на месте страшного и таинственного преступления!

– Эй, сыскари! – окликнула я троицу у подножия холма. Те шарили в ивовой рощице и, судя по доносившимся ругательствам, изрядно промочили ноги. – Что там у вас?

– Кроме болота, ничего! – буркнул Дима. – Вылезаем, мужики, – скомандовал он, и Кузнецов с Мариком полезли вслед за ним. – Не знаю, что вам там по пьяни пометилось...

Замерзшие и усталые, мы поплелись домой, Дима злобно клацал зубами и едва не пристрелил какого-то мужичонку со спиннингом, кормушкой и прочими атрибутами рыбалки, который, вероятно, боялся опоздать на утренний клев. Мужичок попался нам на самом выходе из низины, в которой и было, собственно, болото. Вероятно, он вспомнил всех своих ангелов-хранителей, когда прямо из тьмы на него вышли вооруженные люди и, приставив к голове какой-то жуткий автомат, спросили, не разводит ли он, случаем, собак.

Таковы были милые шутки Димы.

Около четырех утра мы пришли к даче Баскера и тут же повалились спать, сморенные нечеловеческой усталостью.

– Вот и отметили День Победы, – коротко резюмировал Бельмов. – Все как в песне: «...Здравствуй, мама, возвратились мы не все, босиком бы пробежаться по росе-е-е...»

Вокальные данные у надежды российской журналистики были не ахти, но я все равно порадовалась, что исполняет эту, бесспорно, хорошую песню не Казаков...

Глава 5

Особенности психоанализа доктора Соловьева

Ближе к утру – часов около пяти – я проснулась от странных звуков за стеной. Сначала я подумала, что мой сон нарушил Кузнецов, храпящий на диване у противоположной стены. Но, прислушавшись, я призналась, что возвела напраслину.

Звуки шли из-за стены. Они были похожи на бубнящее бормотание, прерываемое болезненными стонами, как от приступов накатывающейся боли, то сливались в какой-то вой на одной ноте, иногда срывающийся в визг и всхлипывание.

Я осторожно поднялась и – благо я спала одетой – вышла в коридор. Подойдя к соседней комнате, я обнаружила, что двери ее закрыты изнутри, ибо все мои потуги повернуть ручку окончились плачевной неудачей.

«Ах вот как, – пробормотала я, – мое любопытство, конечно, переходит все границы, но я все равно посмотрю, что там происходит. Я чувствую, что это важно...»

Ах, интуитивно!.. Ладно, где там мои двенадцатиграннички? Только быстро, чтобы не терять времени.

4+13+27.

Я недоуменно поморщилась и перебрала в памяти ряд возможных вариантов ответа, если она, память, вдруг в чем-то подвела меня. Нет, ошибки быть не может.

«Только женщинам простительны слабости, свойственные любви, ибо ей одной обязаны они своей властью».

«Какие там еще слабости, – возмущенно подумала я, – у меня целую неделю ни одного мужчины не было!» Такой сезон отчаяния и одиночества – целых семь дней! – выдавался нечасто.

Впрочем, посмотрим, что там в соседней комнате...

Я осторожно открыла окно и, перекинувшись через подоконник, зафиксировала ноги на карнизе. Вниз лучше не смотреть, все-таки третий этаж дома с потолками по три метра, так что никакой собаки, если что, не потребуется. Разве что кости с тротуара подъесть.

Я медленно продвинулась до окна и заглянула в промежуток между неплотно задернутыми тюлевыми занавесками.

Ну конечно, как я могла не распознать природу этих звуков! «Вот что значит воздержание на протяжении аж семи дней, – раздраженно подумала я. – Теряешь нюх, дорогая!»

Большая комната была оборудована под спальню. Огромное трюмо отображало роскошное двуспальное ложе, на котором среди скомканных белых простыней и раскиданных подушек виднелись два обнаженных тела. Мужчина лежал на спине, и мне были видны только ноги его, обращенные к окну. Вся верхняя часть его тела была скрыта ритмично двигающимся телом женщины, сидящей на нем верхом. Мне не обязательно было видеть ее лицо – достаточно было один раз увидеть эту изумительную фигуру с великолепными очертаниями полных бедер, тонкой изящной талией, грациозно выгибающейся спиной – увидеть тогда, в бассейне! – чтобы понять, что это Эвелина Баскер.

«Позвольте, – недоуменно произнесла я, – а кто же в таком случае ее любовник?.. Уж точно не Андрей, который валялся в одной из спален второго этажа с тремя травмами черепа!

Господи, какая же я дура, – невольно выругалась я про себя, – это надо же – спутать Эвелину с ее сестрой Леной! Ну конечно, тогда все просто, а этот мужчина, разумеется, Фил».

Я уж хотела оставить свои наблюдения, но в этот момент женщина вскрикнула сильнее обычного, ее дыхание перешло в прерывистый, глубокий хрип, тело задергалось почти конвульсивно, и со стоном она рухнула назад, на спину, запрокинув голову и открыв лицо.

Это была не Лена Солодкова. Это бледное, влажное от экстаза лицо с полуприкрытыми большими глазами и ярко-красным коралловым ртом – по-моему, со вспухшими от укусов и поцелуев губами – могло принадлежать только Эвелине Баскер!

Она пошевелилась, разметав скомкавшиеся под головой волосы и выбросив вперед закинутые под затылок руки. Мужчина лежал неподвижно, на лицо его упала простыня, но даже так – даже если предположить, что я не знала бы о недугах Баскера, – я могла точно утверждать, что это не муж Эвелины.

И тут мужчина приподнялся, и я узнала строгие черты и холодные голубые глаза доктора Соловьева.

Но если бы черты были строгими, а глаза холодными! Я отказывалась верить, что передо мной Соловьев, но это был, несомненно, он.

Соловьев сел и положил руки на грудь лежащей перед ним Эвелины. Конечно, там было на что положить – размер не меньше четвертого, прикинула бы я в иной ситуации, но не это и даже не несомненные достоинства фигуры психоаналитика, стройной, грациозной и мускулистой, с широкими плечами и массивными, но тем не менее изящными почти по-женски руками, – нет, не это привлекло мое внимание.