Дублерша для жены - Серова Марина Сергеевна. Страница 18

– Оставь! – сморщился Гена Калинин. – Что, честное слово, как с цепи сорвался! Разберемся. Кто виноват, накажем. Так что ты, Тугрик, не пузырься понапрасну, а то тебе никогда из тугриков в баксы не перекинуться.

Тот умолк, недовольный. Геннадий Геннадьевич снова обратил ко мне оловянный взгляд своих свиных глазок:

– Дело вот в чем. Конечно, не сейчас, а раньше надо было базар тереть, когда еще следы не остыли. Ну да ты стараниями своего муженька-киношника за бугор соскочила, на лыжах кататься. А тут ты каталась на хороших тачках. И в один прекрасный день дала джипарь свой подружке Ире. Та хоть и дура отмороженная, а все ж сестра мне...

– Геныч! – хрипнул, прерывая босса, Равиль.

– Закрой зевало! С тобой тоже не мешало бы разобраться, это ж ты ее потчевал дурью. И не трынди, что ты ее в диспансер на лечебку толкал. Знаю я твои диспансеры, Равиль.

– Я, Геныч...

– Все! Не о тебе речь. Так вот, Аля, машинку ты Ире дала, а машинка в тот же день и крякнула. Разнесло ее по кусочкам. С одной стороны, вроде бы и не резон тебе собственную тачку рвать, а с другой... ты ведь ее не на свои бабки покупала, а получила от урода своего очередного, от Славки Грицына, работодателя моего бывшего. Так что, Алька...

– Ты что, Гена, – заговорила я, понимая, что дальнейшее мое молчание даст основание завалить меня новыми бессмысленными обвинениями, включая пожар Рима и убийство Джона Леннона, – думаешь, это я убила Иру? Я подложила в собственную машину динамит? Ты, Гена, белены объелся? Или просто объелся?

– Слушай дальше! – побагровев, рявкнул Калинин и, налив себе почти полбокала водки, опрокинул, даже не закусив, хотя на столе имелось много всяких вкусностей. – Джип подарил тебе Грицын, так?

– Ну, он, – несколько рассеянно произнесла я, окидывая глазами комнату и начиная вырабатывать план, как получше отсюда смыться без, что называется, телесных повреждений.

– А через два дня после того, как взорвался джип с моей сестрой, Славка Грицын вызвал меня к себе и заявил, что отказывается от услуг моего охранного агентства. Сказал, что теперь мне только овощные базы и секонд-хенды всякие вонючие охранять дадут. А знаешь, чем он объяснил свое заявление? Что я бандит, который устроил взрыв собственной сестры, потому что она, дескать, всю нашу семью своей наркотой задолбала. И что машину выбрал удачную, убив, так сказать, сразу трех зайцев. Первый – Ирка, второй заяц – сам Славка, которому типа западло терпеть, что его подарочные машины взрывают, типа я так уязвить его хотел. А третий заяц – ты. Вроде я на тебя давно зуб имел и давно собирался с тобой... это...

От выпитого у него начал заплетаться язык, а мысли передвигались этаким молодецким аллюром, не особенно разбирая дороги. Геныч опрокинул еще стопку, на этот раз закусил и долго, тщательно жевал.

Наконец он заговорил:

– А еще у меня запись есть. Ирка же любила себя на камеру писать. Так вот, за пару дней перед тем, как ей кранты... она записала вот это. Тугрик, ткни-ка кассетку!

Я взглянула на экран телевизора: там возникло бледное лицо с черными тенями под глазами и вяло шевелящимся, как у выброшенной на берег рыбы, ртом. Губы у Иры были бесцветные и серые, без признаков макияжа совершенно. Впрочем, несмотря на явные свидетельства недуга, девушка на экране сохранила следы красоты, и наблюдательный человек, отбросив наслоившуюся шелуху пороков Иры Калининой, пришел бы к выводу, что еще лет пять назад она была замечательно хороша собой.

Прорезался голос. Он был такой же блеклый и пресный, как выталкивающие звук за звуком губы. Голос, впрочем, сохранил мелодичность, и в нескольких местах записи ясно почувствовалось, что речью Ира владела превосходно. Только не в таком состоянии, конечно.

А говорила она следующее:

«– Я знаю, что меня скоро не будет. Это совершенная истина. Я не пророчу и не боюсь. Да, впрочем, это уже и не важно. Мое личное мнение заключено во мне самой, и что оно будет стоить, если меня уже не будет? Э-э, вот только не надо меня учить. Бабушка всегда была моралисткой, и мама тоже. У тех, кто пьет и не пьянеет, дети алкоголики. Да, кстати... – Ира подняла палец. – Я тут хотела сказать, что если я скоро умру, то вы не думайте, будто я подохла свиньей. И что, если я торчу? Главное, не то, что человек торчит, а то, что он при этом может оставаться человеком. До определенной грани. Знать бы эту грань, она ведь видна только со стороны. Но мне нашептали... – Девушка понизила голос почти до шепота и приложила палец к губам. – Я знаю, все они видят эту грань и подталкивают меня к ней. Вот Алька Бжезинская, пышная такая, нынче она стала Эллер... Ей невыгодно со мной общаться, она брезгует... Я думаю, что Алька не поскупилась бы дать мне откупных, лишь бы я забыла о ее существовании... Не деньгами, конечно, потому что деньги – обертки от конфеток, а что я заворачиваю в эти обертки, и так всем ясно, особенно доктору Берковичу из наркошного диспансера. Нет, не деньгами. «Борзыми щенками». Ага, ага! Самое удобное. Впрочем, надо ее попросить подарить мне машину. А то моя... Самый лучший костер – это скорость! И Алька это зна...»

Геннадий нажал на «стоп», и Ира застыла на экране с перекошенным ртом.

– Она тебя... разгадала! – выкрикнул, точнее, прохрипел Геннадий. За время просмотра он успел опустошить бутылку водки, которая до включения видео была полна больше чем наполовину. – Она даже сказала, каким именно способом вы с Грицыным ее убьете!

– Да ты что, Гена? – едва выговорила я, оторопев. – Если убивать, то зачем таким дорогим и опасным способом? Она же, в конце концов, не банкир и не министр! Зачем же было взрывать джип? Можно ведь и дешевле...

М-да, что-то я сегодня все не то говорю... Калинин выпучил свои свиные глазки, а Тугрик обежал вокруг кресла – он стоял позади, а оказался прямо передо мной – и, вытянув вперед руки, вцепился мне в горло. Впрочем, одну руку я успела перехватить, а вторую... Вторую перехватывать было нечем: на своей правой ладони я, по старой привычке, сидела.

Впрочем, ни Тугрик не успел нанести мне существенный вред, ни Гена Калинин с окаменевшим Антошей-актером – помешать ему. Я приподнялась, высвободила ладонь и жестким ребром ее зарядила Тугрику в переносицу. Равиль повалился, как дерево, срубленное дровосеком. В глазах его застыло остекленело-бессмысленное выражение.

Я вскочила из кресла, но в ту же секунду в руках Ген Геныча появился пистолет «ТТ».

– Спа-акойна! – протянул он. – Не дергайся, сука! Вот теперь я точно знаю, что это ты ее убила.

– Потому что я стала сопротивляться твоему... Тугрику-шмугрику, копейке ломаной? – воскликнула я. – Он твою сестру на иглу подсадил, вот ты бы его и притормозил, когда она еще жива была!

– Так он же при тебе ей в первый раз наркоту давал! Ты и предложила – побаловаться, – взревел он, вскакивая, – дескать, люди уже взрослые, а наркоты не пробовали. Ты-то под присмотром папаши с дури быстро слетела, а вот Ирка... Так что не надо тут из себя корчить чистенькую!

Я смутилась, вспомнив, что говорю сейчас от имени Алины Эллер, о которой не знаю многого. Очень многого.

– Что ты, что этот твой Славка Грицын – все вы одного поля ягоды! – продолжал бушевать пьяный Гена. В руке его плясал пистолет, и больше всего меня волновало, что палец его может непроизвольно нажать на курок, ведь оружие, я видела, было снято с предохранителя. – Понятно, что он меня уволил, отдалил от себя... Боялся, что вы Ирку пустили под откос, а держать при себе мою структуру, если я узнаю обо всем, это – конец. Ему – конец!

Честно говоря, слова Гены звучали так убедительно, что я поневоле начала допускать: Алина Эллер вполне могла, сговорившись со своим Грицыным, провернуть такую операцию. То, что мотивы преступления, приведенные Калининым, были более чем сомнительны, а его реализация – непомерно дорога и опасна, в голову шло слабо. В мыслях билось другое: а вдруг и правда Алина виновата в смерти Иры? Что тогда будет со мной, ведь они полагают, что Алина – это я...