Одна из нас лишняя - Серова Марина Сергеевна. Страница 18

– И как он вам?

– Юрка отзывался о нем как о дельном, исполнительном и увлеченном работой человеке. Я его видел не раз, разговаривал. Конечно, мой брат всегда грешил чрезмерной мягкостью в оценках, но в данном случае, как мне кажется, он был прав. Вот только больно уж он пижонист, этот Борщев, ну уж это – его дело. Вы, что же, хотите сказать, что Юра и этот Борщев...

Он часто заморгал и едва не прыснул со смеху.

– Чушь, – в один миг став серьезным, холодно констатировал он, – вам вообще не стоило принимать во внимание эту... нет, не версию, а бред.

– А какие у Людмилы Григорьевны были отношения с Борщевым?

– Они работают в одной фирме – какие у них могут быть отношения? – Он посмотрел на меня как на дуру.

– У них не было романа?

– Служебного? – одарив меня снисходительным взглядом, пошутил Овчаренко.

– Вот именно, – на моем лице застыла маска сосредоточенного интереса.

– Насколько мне известно, нет.

– Хорошо, Николай Анатольевич, ответьте мне на последний вопрос: когда и как вы узнали об исчезновении вашего брата?

– Узнал от Людмилы, потом позвонил домой Борщеву, там никто не брал трубку. Сразу понял, что дело пахнет керосином. Поехал на Провиантскую. Там Людмила, вся в слезах...

– А вы говорите, что она не переживает, – упрекнула его я.

– Так непонятно ведь – о брате моем или о пропавших деньгах? – Овчаренко цинично усмехнулся.

Может быть, он имел на это право.

– Это все? – Он обеспокоенно посмотрел на часы.

– Да. Спасибо вам большое, вы мне очень помогли.

Он устремил на меня недоверчивый взгляд, в котором я заметила тень самодовольства.

– До свидания, – я встала и направилась к двери.

– Держите меня в курсе.

– Непременно.

Квартира Борщева располагалась на четвертом этаже нового девятиэтажного дома, облицованного «итальянским» кирпичом. «Фольксваген», чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, я оставила на дороге, выбрав местечко, прикрытое от солнца кроной большого тополя.

Не торопясь, я преодолела шесть лестничных маршей и с минуту постояла перед дверью квартиры Вячеслава Михайловича, прислушиваясь. Все было спокойно. Я надавила кнопку звонка. Ничего. А чего ты, милочка, ожидала? Что Борщев собственной персоной откроет тебе дверь, пригласит в дом и за чашечкой кофе объяснит, куда они с Юрием Анатольевичем запропастились?

Я позвонила еще раз, теперь уже более настойчиво. Выждав еще некоторое время, достала нож-отмычку и начала колдовать над замком. Мой чуткий слух уловил, что лифт, предусмотрительно вызванный мной, тронулся и пополз вниз. Продолжая заниматься своей работой, я ждала, когда он снова начнет подниматься. Ага, пошел. Приостановив свое занятие, подошла к лифту на случай, если кто-то вздумает выйти на четвертом. Нет, проехал выше. Опять вернулась к замку.

Через четыре минуты я уже была в квартире и запирала за собой дверь. Чтобы не оставлять отпечатков, натянула на руки тонкие хлопчатобумажные перчатки. Прежде чем начинать тщательный обыск, решила просто осмотреть квартиру. Заглянула в ванную, в туалет, на кухню, потом прошла в комнату, служившую спальней, и, наконец, в гостиную.

Чисто, опрятно, но как-то пустовато, что ли... Такое ощущение, что чего-то не хватает. Только вот непонятно чего. Я снова вернулась на кухню, окинула взглядом стены, оклеенные зелеными обоями, деревянный стол рядом с угловым диванчиком, холодильник. Что там у нас, в холодильнике? Недопитая бутылка спрайта, картонный пакет апельсинового сока, кусок ветчины в прозрачном пластиковом пакете, сыр... Не густо.

Я закрыла холодильник и повернулась к раковине, под которой обычно стоит мусорное ведро. Иногда содержимое мусорного ведра может многое рассказать о характере его владельца. На этот раз – ведро пустое. Это говорит о том, что Борщев – человек довольно педантичный – не забыл выбросить мусор, перед тем как уехать на несколько дней, чтобы не оставлять корма тараканам. Если, конечно, он не пользуется услугами домработницы.

Ладно, переходим в спальню. Очень уютная комната. Большая, квадратная. На окнах тяжелые, плотные шторы цвета неподжаренных кофейных зерен, приятно гармонирующие с бледно-апельсиновыми обоями. А кровать! Просто гигантских размеров... Видимо, Вячеслав Михайлович любил поспать с комфортом. А впрочем, почему любил? Что это ты заранее хоронишь человека?

На стенах спальни несколько небольших гравюр в рамках и... какая-то непонятная картинка. Нет, я поняла, что на ней изображено: эта черная ящерка с яркими оранжево-красными пятнами, скорее всего саламандра. Вот только техника исполнения какая-то необычная. Ну-ка, напрягись, Женечка! Что тебе это напоминает? Похоже на татуировку. Наверное, это и есть татуировка, вернее эскиз татуировки.

Я сняла картинку со стены и стала внимательно ее рассматривать. В правом нижнем углу я заметила какую-то надпись, полуприкрытую рамкой. Я отогнула скобки на задней стороне, которые прижимали картон к рамке, и вынула эскиз. Теперь я смогла прочесть: «V. Sh.» Что бы это могло означать? Нет, я догадывалась, что это скорее всего инициалы автора. Только вот кого? Мне почему-то показалось, что это очень важно – узнать, кто автор этого эскиза.

Я чуть не выронила картинку – таким неожиданным оказался звонок телефона, стоявшего на прикроватной тумбочке. Я замерла в ожидании. Казалось, что кто-то сейчас должен появиться и снять трубку. Один звонок... Второй... После третьего звонка включился автоответчик, и я услышала записанный на пленку голос Вячеслава Михайловича: «Это квартира Борщева. Меня сейчас нет дома. Если вы что-то хотите мне передать, можете оставить сообщение после звукового сигнала». Аппарат пискнул, и женщина на другом конце провода хорошо поставленным голосом стала говорить: «Господин Борщев, вас беспокоят из риэлторской фирмы „Гауберг и сын“. Вы оставляли нам данные вашей квартиры для продажи, – женщина на секунду запнулась, – кха, кха, извините. У нас есть клиент, который бы хотел срочно ее посмотреть. Прошу вас связаться с нами сразу же, как только вы услышите наше сообщение. Напоминаю вам наши телефоны...»

Продиктовав номера телефонов, женщина из «Гауберг и сын» поблагодарила Борщева (наверное, за то, что он обратился именно в их фирму) и, попрощавшись, отключилась.

Интересно. Борщев, оказывается, собирался продавать квартиру. Может быть, хотел купить другую? А может быть, квартира уже продана? И тут одна мысль пронзила мне мозг. Вот что мне показалось странным в его квартире: в ней не было телевизора! Ни телевизора, ни видеомагнитофона (хотя кассеты стояли плотным длинным рядом в книжном шкафу), ни аудиосистемы. Не было также ни одной мало-мальски ценной вещи, которые люди, уезжая ненадолго, обычно оставляют дома.

Значит... И что же это значит? Что он собирался навсегда покинуть этот город, а скорее всего и эту страну? Вместе с Овчаренко? Но они же вернулись, черт бы их побрал! Их приезд как раз все и путает. Это же совершенно нелогично: быть уже в другой стране и вернуться обратно.

Стоп, стоп, стоп. Спокойно. Вернулись, – значит, на это у них были свои причины. Какие? Например, не смогли переправить деньги. Но таксист сказал, что синего чемоданчика с ними не было, когда Овчаренко с Борщевым вышли из здания аэровокзала в Тарасове. Оставили в камере хранения? Предположим, что это так. Что дальше?

Нет, давай сначала. Решил, к примеру, Овчаренко хапнуть эти доллары... Опять не то. Ну не нужны ему деньги, не такой он человек. Ты что, не видела, как он одевается? Простые костюмы и рубашки, купленные в обычных магазинах. Зато в доме какое богатство! Дом не в счет, им занимается Людмила Григорьевна, которая одевается у лучшего портного, носит драгоценности, стоящие целое состояние, и ездит на «Крайслере», наверное, единственном в городе. Если бы деньги прикарманила она, тогда все было бы логично.

В жизни получается иногда так, что человек действует вопреки всякой логике, не говоря уж об элементарном здравом смысле. Хорошо, сделаем все-таки гипотетическое предположение, что Юрий Анатольевич позарился на эти деньги. И что же, он бросит из-за этого жену и сына? А что здесь странного? С ходу могу назвать с дюжину мужиков, которые согласятся бросить жену и за гораздо меньшие деньги. А сын, в конце концов, у него уже почти взрослый. Но ведь не мог же он хотя бы не предположить, что если он присвоит эти деньги, то его жене и сыну не поздоровится! Вот у Борщева, кстати, нет ни детей, ни плетей. Ему не о ком было бы беспокоиться в аналогичной ситуации.