Тринадцатая сказка - Сеттерфилд Диана. Страница 69

Иногда я следила за ними из окна второго этажа. И вот как-то теплым солнечным днем я увидела Эммелину полулежащей на травке, подперев рукой голову. В этой позе четко обрисовывалась линия ее бедра. Он повернул голову, отвечая на какую-то ее реплику; под его взглядом она мягко перекатилась на спину и ленивым жестом убрала со лба прядь волос. Томная чувственность этих движений навела меня на мысль, что Эммелина вряд ли будет сильно возражать, вздумай он до нее дотронуться.

Но он, ответив Эммелине, повернулся к ней спиной и как ни в чем не бывало продолжил свою работу.

На следующее утро мы с ним курили на кухне, и я нарушила обычное молчание.

– Не трогай Эммелину, – сказала я ему. Он как будто удивился.

– А я ее и не трогал.

– Это хорошо. И впредь не пытайся.

На этом я сочла разговор законченным и погрузилась в молчание, но после затяжки он вновь подал голос:

– Я не хочу трогать Эммелину.

Я слышала, что он сказал. Я слышала, как он это сказал. Я уловила необычную интонацию. Я поняла, что он имел в виду.

Не глядя на него, я затянулась. Потом я медленно выдохнула дым, по-прежнему на него не глядя.

– Она добрее, чем ты, – сказал он.

Моя сигарета не была докурена и до половины, но я раздавила ее на блюдце. Затем я подошла к двери кухни и распахнула ее настежь.

В дверном проеме он остановился лицом ко мне. Я стояла холодно и твердо, как скала, глядя прямо перед собой – на верхнюю пуговицу его рубашки.

Его адамово яблоко дернулось вверх-вниз, когда он сглотнул слюну.

– Будь подобрее, Аделина, – пробормотал он.

В гневе я вскинула глаза, намереваясь испепелить его взглядом. Но меня ошеломило выражение его лица: нежное и просящее. На какую-то секунду я… я смутилась.

И он попытался этим воспользоваться. Он поднял руку с явным намерением погладить меня по щеке.

Но я оказалась быстрее и ударом кулака отбросила его руку в сторону.

Удар был не болезненным. И я не хотела его обидеть. Но он выглядел обиженным. И разочарованным.

И он ушел.

На кухне сразу же стало очень пусто. Миссиз ушла. Джон ушел. А теперь ушел и этот парень.

«Я вам помогу», – сказал он тогда. Но это было невозможно. Как он мог мне помочь? Как кто-нибудь вообще мог мне помочь?

***

Простыня была покрыта оранжевыми волосами. Я ходила по ним; они цеплялись к моим туфлям. Все подкрашенные волосы были обрезаны, а то немногое, что осталось на черепе мисс Винтер, имело чисто-белый цвет.

Я сняла полотенце и смахнула отдельные волоски, приставшие к ее шее.

– Дайте мне зеркало, – сказала мисс Винтер.

Я подала ей зеркальце. Стриженная почти наголо, она сейчас напоминала поседевшего ребенка.

Мисс Винтер уставилась на свое отражение. Долго и мрачно она глядела себе в глаза, а затем положила зеркальце на стол лицевой стороной вниз.

– Именно то, что мне было нужно, – заявила она. – Благодарю вас, Маргарет.

Покинув ее, я вернулась к себе в комнату, думая о том юнце. О нем и Аделине. О нем и Эммелине. И еще я подумала об Аврелиусе: найденыше в чужих обносках, засунутом в холщовый мешок вместе с ложкой из столового набора Анджелфилдов и страницей из «Джен Эйр». Я думала обо всем этом долго, но так ни до чего и не додумалась.

Впрочем, одно открытие я все же сделала – как водится, случайно. Восстанавливая в памяти свой последний разговор с Аврелиусом, я среди прочего припомнила его восклицание: «Может кто-нибудь сказать мне правду?» и почувствовала, как оно перекликается с другой просьбой: «Скажите мне правду». Да-да – тот самый молодой человек в мешковатом коричневом костюме. Теперь стало ясно, почему в архивах «Банбери геральд» не оказалось интервью, которое репортер этой газеты брал у известной писательницы. Такого сотрудника у них попросту не существовало. То был Аврелиус, заявившийся к мисс Винтер под репортерской личиной.

ДОЖДЬ И ТОРТ

Наутро меня разбудил колокольный звон. «Се-го-дня… сегодня… се-го-дня…» – настойчиво вызванивал слышимый только мне одной колокол. Декабрьские сумерки пробрались и в мою душу; я чувствовала себя смертельно усталой. Мой день рождения. Мой день смерти.

Джудит вместе с завтраком принесла конверт от отца. Все как обычно: открытка с цветами, поздравление и небольшая приписка. Он надеется, что у меня все хорошо. Сам он в полном порядке. Приготовил мне в подарок несколько книг. Если я пожелаю, он может выслать их почтой. Мама свою руку к посланию не приложила; отец подписался за них обоих. С любовью, папа и мама. Все не так. Я это знала, и он это знал, но что тут поделаешь?

Вошла Джудит.

– Мисс Винтер спрашивает, не могли бы вы сейчас…

Я успела сунуть открытку под подушку прежде, чем она могла ее разглядеть.

– Конечно, – сказала я и потянулась за карандашом и блокнотом. – Сейчас приду.

– Вы хорошо спали? – спросила мисс Винтер. – Вид у вас бледный. И вы слишком мало едите.

– Со мной все в порядке, – соврала я.

Весь этот день я провела под знаком борьбы двух миров, один из которых упорно просачивался в сферу влияния другого. Это можно было сравнить с чувством, возникающим, когда вы беретесь за новую книгу сразу же после прочтения предыдущей, которая между тем не спешит вас отпускать, – идеи, темы и даже отдельные персонажи той книги еще какое-то время находятся с вами, хотя вы уже начали погружаться в совсем другой мир. В этот день я не могла ни на чем сосредоточиться, выбиваемая из колеи налетавшими невесть откуда разрозненными мыслями, неуместными эмоциями и бессвязными обрывками воспоминаний.

Мисс Винтер вдруг прервала изложение своей истории и спросила:

– Вы меня слушаете, мисс Ли?

Я вынырнула из водоворота мыслей и не нашлась с ответом. Слушала ли я мисс Винтер? Я и сама этого не знала. В тот момент я не смогла бы повторить ее последние фразы, однако я была уверена, что какая-то часть моего сознания четко фиксировала ход повествования. Когда она задала мне вопрос, я находилась в своего рода нейтральной зоне между разными мирами. Бывает так, что ваш мозг активно работает, строит смелые предположения и неожиданные комбинации, пускается во все тяжкие, но внешне это никак не проявляется, и окружающим кажется, что вы пребываете в спячке. Вот и теперь я безуспешно пыталась подыскать нужные слова, видя, как нарастает раздражение мисс Винтер. В конце концов я наугад выбрала фразу из числа вертевшихся у меня в голове:

– У вас были дети, мисс Винтер?

– О боже, ну и вопрос! Конечно же, не было. Вы что, спятили?

– А у Эммелины?

– Не забывайте о нашей договоренности. Никаких вопросов.

Она наклонилась вперед, вглядываясь в мое лицо, и спросила уже другим тоном:

– Вам нехорошо?

– Нет, я чувствую себя нормально.

– И тем не менее вы сегодня явно не в форме. На этом наша встреча завершилась.

***

Следующий час я провела в своей комнате, никак не находя себе места. Я села за стол и взяла карандаш, но не смогла писать; замерзая, отвернула до отказа регулятор отопления, но вскоре мне стало душно, и я сняла джемпер. Я собралась принять ванну, но в этот час не было горячей воды. Я приготовила какао, положив в него лишний кусочек сахара, но после двух-трех глотков его приторная сладость вызвала у меня отвращение. Книги? Может, они мне помогут? Полки в библиотеке прогибались под тяжестью мертвых слов. Нет, от них помощи не дождешься.

Подсказка пришла с дробью дождевых капель, брошенных порывом ветра в оконное стекло. Выйти наружу – вот что мне сейчас было нужно. Причем выйти не в сад, а за его пределы, подальше отсюда. Прогулка по окрестным болотам.

Я знала, что главные ворота усадьбы сейчас заперты, и не хотела обращаться к Морису с просьбой их открыть. Вместо этого я направилась в дальний конец сада, где в стене имелась калитка. Ею уже очень давно не пользовались, и дверца заросла плющом, просунув руку меж плетями которого, я нащупала засов. Дверь подалась очень неохотно, после чего мне пришлось преодолеть еще более густые заросли с внешней стороны стены, так что, когда я выбралась на открытое место, вид у меня был порядком растрепанный.