Казак Семейка, служилый человек - Северов Петр Федорович. Страница 2

С этой добычей и ушли казаки с Колымы в Якутск. Только двенадцать человек во главе с Семейкой остались в острожке. Были они заняты мирным делом: ловили рыбу, штопали свою износившуюся одежонку, собирали целебные травы для заживления ран.

Князь Аллай узнал, что в острожке обитает малая горстка русских. Это был удобный случай отомстить за гибель брата и опять утвердить над краем свою власть. Он собрал воинство в пятьсот человек, пообещав каждому из них щедрые награды. Он даже не думал, что тринадцать русских, израненных в прошлых сражениях, примут бой против пятисот его воинов.

Ночью шумное войско обложило острожек, и Аллай предложил Семейке сдаться на его княжескую милость. Эта милость, впрочем, была не очень-то велика: князь сказал, что разрешит Семейке выбрать любую смерть — от огня, от петли или от ножа.

Семейка громко засмеялся в ответ:

— Попробуй-ка, Аллайка, сунься! Мы — русские, а русские не сдаются!..

Воинство Аллая пошло на приступ. Шагая через трупы своих полудиких солдат, Аллай первый ворвался в острожек…

Яростно дрались тринадцать молодцев. Мелькали копья, мечи, стрелы, сверкали ножи, гулко громыхали длинные ружья-пищали казаков…

Железная стрела вонзилась в голову Семейки, он вырвал её и, залитый кровью, бросился на Аллая. Но князя защищали отборные богатыри. Семейка отразил мечом удары трех копий и уложил на землю раскрашенного великана. Кто-то из казаков подхватил обронённое копьё, и оно тотчас же мелькнуло в воздухе. Князь Аллай успел схватиться за древко, но было поздно… Копьё пронзило его насквозь и пригвоздило к ограде острожка.

В ту же минуту паника охватила нападавших. Оказалось, что князь Аллай уверял их, будто он заговорён шаманами от копий, от стрел, от мечей. А сейчас он стоял у ограды мёртвый, — древко копья не позволяло ему упасть.

Воинство Аллая рассеялось так же быстро, как появилось, а казаки принялись собирать брошенное оружие, выволакивать трупы, перевязывать раны.

Зырян, старый друг Семейки, будто почуял беду. Не доехав до Якутска, он повернул свой отряд в обратный путь. Очень спешил он, почти не останавливался на привалах, мчался по рекам, в темень ночную шёл по трясинам тундры, но когда, наконец, увидел с дальнего холма полуразрушенный острожек, понял, что опоздал…

За чёрной зубчатой оградой передвигались какие-то люди, и начальник решил, что это Аллаевы воины.

— К бою! — скомандовал он.

Казаки развернулись привычным строем, постепенно окружая острог.

Великой радостью для Зыряна была эта ошибка. От взломанных ворот, прихрамывая и опираясь на копьё, к нему медленно шёл весёлый, улыбающийся Семейка…

О чем говорили в тот вечер два друга, два неутомимых путника? О битве, которая только недавно здесь отгремела? Или о донёсшихся из Якутска новостях? Или, может быть, Семейка посетовал на судьбу: снова ранения, и нет даже тряпок для повязки, и жалованья по-прежнему не шлют?..

Нет, не об этом до поздней ночи увлечённо шептались они у камелька. Прослышал Дмитрий Михайлович Зырян о богатых землях далеко за Колымой, у другой великой реки — Анадырь, где никогда никто из русских ещё не был. Старый юкагир ему рассказывал, что живут в той далёкой стране храбрые воины — чукчи, народ-охотник, промышляющий кита и моржа. Моржового зуба у них великое множество, а пушного зверя хоть руками бери…

Узнав об этом, Семейка стал обдумывать план нового похода.

В 1646 году население Нижне-Колымска неожиданно увеличилось вдвое. С моря возвратился промышленник Игнатьев.

Об Исае Игнатьеве Семейка слышал и раньше: потомственный помор, с детства ходил он с отцом и дедом за Канин Нос, в бурное северное море. А теперь Игнатьев возвратился с большой добычей: привёз он «рыбий зуб» — моржовую кость, которая ценилась выше любого меха.

Так далеко на восток до Игнатьева никто не ходил, и все завидовали удачливому помору.

Рассказывал Исай о великих богатствах открытых им земель, где песца кочевники гонят палками от юрт, где моржовую кость можно выменять за пуговицу или иголку… Слышал он, оказывается, и о реке Анадырь, словно течёт та река не на север, как Лена, Колыма или Индигирка, а поворачивает где-то в горах на юг, потом на восток. Добраться к Анадырю Игнатьев, однако, не смог — тяжёлые льды преградили дорогу.

Приказчик богатого московского купца Федот Алексеевич Попов, тоже бывалый человек, привыкший ходить в неведомые земли, сразу почуял прибыльное дело. Собрать отряд для дальнего похода в Нижне-Колымске было нетрудно. Охотников нашлось много. Казак Семейка должен был отправиться в поход в качестве «государственного человека», на него возлагались обязанности подводить неизвестные племена под «высокую царёву руку» и собирать с них ясак.

К лету 1647 года четыре коча были готовы к походу. В тот год, однако, поход не состоялся: жестокий шторм расшвырял деревянную флотилию, а потом за устьем Колымы неодолимой стеной сомкнулись льды.

Но мореходы не унывали. Знали они по опыту, какого тёрпения и труда стоит иная удача. Не выпустило море этим летом — выпустит на следующее, на третье.

Промышленные люди не теряли напрасно времени. Ещё два коча присоединились к флотилии, — новенькие, поблескивающие свежим тёсом, с яркими флажками на верхушках мачт.

В июне 1648 года наконец прозвучала долгожданная команда, и на судах дружно поднялись паруса.

Стоя на носу коча и вглядываясь в близкое свинцовое море, не думал казак. Семейка, что плывёт он к бессмертной славе своей…

Море было спокойно лишь в первые часы, когда кочи неторопливо, плавно вышли из устья Колымы и взяли курс на восток.

Слабый ветер дул с берега, и вскоре с горных отрогов сползла плотная сизая пелена тумана. Коч, на котором находился Семейка, осторожно пробирался вблизи берегов. В тумане отчётливо слышался грохот прибоя. Неожиданно у самого носа лодки выросла огромная чёрная скала. Кормщик едва успел развернуть судёнышко, — острый зубчатый выступ пронёсся над самым бортом.

Нет, в открытом море все же было безопасней, чем здесь, у берегов. Ветер наполнил парус, и коч понёсся на север, стремительно взлетая на волну.

Будто сорванный ветром, внезапно исчез туман. Оглядевшись, Семейка увидел на горизонте только два паруса, — остальные, наверное, из-за тумана замедлили ход.

Эта разлука в море никого в отряде Семейки особенно не взволновала. Курс всем был известен: держать на восток; где-нибудь у северного мыса, а может и у далёкой реки Анадырь отряды сойдутся снова и тогда уж постараются плыть вместе.

Другое заботило Семейку и его спутников. Вокруг глухо стонали волны, резко свистел ветер. Откуда-то из морской дали с полуночи надвигался шторм. Стоило навалиться тяжёлой волне или бродячей льдине подвернуться, и коч мог рассыпаться в щепы, а в суровом полярном море помощи неоткуда ждать…

Парус вскоре пришлось спустить, но и о вёслах нечего было думать, — лохматые гребни вставали все выше, пена с шумом вьюжилась над ними… Люди уже выбились из сил, непрерывно вычерпывая воду, а шторм продолжал греметь и грохотать.

Даже среди промышленников, этих удалых и бесстрашных сибирских бродяг, которым не раз приходилось смотреть в глаза смерти, нашлись такие, что возроптали на судьбу: уж ежели и помирать, мол, так с оружием в руках и на земле, а не здесь, в бешеной пучине, рыбе всякой диковинной на корм.

Кто-то крикнул кормщику:

— Правь обратно! Гибель неминучая впереди! Вон уж льды показались…

Семейка пригрозил ему копьём:

— Ежели струсил, прыгай за борт, а других не мути! Наша дорога — на восток. Или погибнем, или пробьёмся!..

За неизвестным скалистым мысом, в бухте, где берег сверкал пластами вечного льда, потрёпанный коч Семейки укрылся, наконец, от непогоды. Теперь-то уж можно было вволю напиться чистой родниковой воды, развести костёр и просушить одежду, спокойно вздремнуть у огня.

Кто-то из промышленников подстрелил дикого оленя, у большого артельного котла засуетились лучшие повара.