Заяабари (походный роман) - Сидоренко Андрей. Страница 7

Производственный процесс засосал по горло и сидел у меня в печенке. Я настолько погряз во всякой мелочевке, что даже временами начал забывать, ради чего тружусь не покладая рук. Так всегда бывает, когда что-либо происходит долго. Однажды, плавая по морям и перенапрягаясь от обязательного труда, я вдруг очнулся и никак не мог понять, что я здесь, среди ревущих сороковых, делаю? Было холодно и неуютно, жалеть меня некому, на берегу никто не ждет, кроме мамы с папой в далеком Крыму, и не понять, зачем все это надо, ведь приехал я за романтикой. И где она? Что-то не так, где-то ошибка в расчетах, и я пролетел мимо цели. Черт побери!

Так было тогда в дальневосточных морях, но что-то похожее происходило и сейчас. Меня интересовали всякие безделушки: болтики, гаечки, крючочки и блочечки. Доставание всех этих предметов могло послужить основой для остросюжетного сериала. Эти штучки занимали меня полностью и не оставалось ни сил, ни времени, чтобы погрезить-помечтать о чем-то, от чего становится тепло на душе.

Мозги человеческие устроены так, что они не способны охватить сразу много, и поэтому в каждый момент времени я был полностью увлечен какой-то безделицей. Например, думал, как лучше сделать руль. Подобные думы сменяли одна другую непрерывно, и не было никакой возможности представить лодку как единое целое. Не было видно конца и края техническим заботам, пока не решил, наконец, закруглиться и отправиться в плавание на полуфабрикате.

Выточенных мною железяк скопилась тьма, и некоторые начали теряться: природа вещей не намерена была терпеть такое неразумное количество всяческих приспособлений. Я соглашался с природой вещей и не обижался на естественную убыль деталей.

Осталось сделать парус и приобрести такелаж. Парусное дело состоит из сложностей, которые обывателю могут показаться выдуманными. У меня появилась толстая книга про паруса, и я как человек научный начал углубляться в тонкости, которых оказалось много. В результате напряженных размышлений на свет появился чертеж, который вызвал недоумение у наиболее посвященных в парусное ремесло. Все начали считать, что ветер не задержится в моем парусе, лодка будет стоять на месте и даже может поплыть назад. Мне же надо было плыть вперед, и я не знал, что делать: следовать советам яхтклубовцев или соглашаться с толстой книгой.

Работал я в режиме аврала, как советский завод в конце пятилетки. Но иногда притормаживал, чтобы осознать происходящее. Грезил я о дальних странах, неизвестных морях и опасных путешествиях. Некоммерческая ориентация затеи кружила голову, и душа стремилась отлететь прочь.

Строительство плавсредства для дальних странствий – это производство не просто так, а исключительно душевное занятие. Процесс создания конструкции, которая унесет тебя в даль далекую, есть, по сути, начало путешествия. Без этого процесса не будет цельности. Странствие должно быть подготовлено в душе, выстрадано и взрощено в мечтах заранее, иначе все может оказаться сплошной внезапностью без понимания. Так со мной было раньше, когда работал в море.

Все экспедиции были для меня неожиданностью и воспринимались, как гром среди ясного неба, оставляя в душе след недоумения. Я не мечтал о плавании, оно не было для меня душевной потребностью. Это была не любовь, а физический труд сродни супружескому долгу. Страшная вещь – этот супружеский долг, который придумало человечество для собственного обмана и удобства существования. Наш святой долг состоит в том, чтобы сделать с телом супруга ряд стандартных процедур медицинского характера. Какой орган при этом отвечает за любовь? Мозги, что ли?

Я ползал на четвереньках по крыше яхт-клуба с паяльником в руках и кроил парусную ткань. Поползав с час, умышленно прерывался, смотрел на результат, потом в небо с целью осознания момента. Я чувствовал себя творцом, и производство становилось для меня процессом рождения чуда. Что может быть более захватывающим, чем материализация мечты-идеи?! Я глубоко убежден, что именно на таких мечтах стоит мир. Исчезнет некоммерческая мечта – и мир померкнет, не имея причины для радости.

Парус – особенная часть судна. Он нужен не только для того, чтобы ветер над морями не носился зря, а еще и для поддержания романтического настроя мореплавателя на надлежащей высоте. Мой романтический настрой он поднимал до небес даже в несшитом состоянии, лежа на крыше яхт-клуба.

Меня никто не учил, как делать паруса, эту науку пришлось познать самостоятельно через ручной труд и умственные страдания над чертежами.

Сшить парус вручную практически невозможно. Помог яхтклубовец Саша Гарайский. Когда шитье завершилось, я сразу же полез на крышу собирать каркас, чтобы поставить мачту и поднять парус: надо было посмотреть, какое у него будет "пузо". Это как раз та самая штука, ради которой делается фигурный раскрой и от чего зависит, как лодка поплывет.

Скрутил и свинтил все необходимое, привязал парус к рейкам и, преисполненный торжественностью момента, потянул за веревочку – парус поднялся и надулся. Пузо получилось что надо. Я испытал восторг.

Надутие ветром паруса на крыше яхт-клуба ознаменовало начало цепочки праздничных событий, связанных с окончанием строительства. Из многих частностей и деталек начала появляться на свет цельная вещь.

Чудесная сила отрывала меня с насиженного места. Душа моя была уже где-то не здесь, а тело должно было еще находиться в Ялте и проявлять заботу о необходимых технических деталях, которые надо было обязательно учесть, чтобы отправиться в дальние страны и при этом не отдать концы преждевременно по недоразумению.

Идеализированный мир дальних стран, созданный в уме и потому достаточно комфортный и безопасный, начинал рушиться на глазах. Будучи достаточно искушенным жизнью в местах отдаленных, решил сделать прививку от клещевого энцефалита. Оказалось, что уже поздно: делать ее надо было в три захода, и начинать осенью.

"Ничего страшного", – подумал я и начал ходить с этой мыслью, пока не встретил друга Женю Шубина, ведущего невропатолога города Ялты, годы юности и зрелости которого прошли в Забайкалье. Как врач, он был знаком со страшной заразой, отчего начал хоронить меня заранее. По его словам, вернуться живым из тех мест у меня шансов не было. Женя – шутник, но в данном случае не шутил. Убеждал он меня долго и настойчиво не отправляться в опасное путешествие. Жажда моя к жизни возросла, и уже совершенно не хотелось загнуться от какой-то там козявки, страдая напоследок от недостатка серого вещества в мозгу. Доктор Шубин с медицинской точностью обрисовал все стадии отхода в мир иной после укуса энцефалитного клеща. Напоследок он проникновенно перекрестил меня и попрощался на всякий случай навсегда. Далекая Сибирь начинала материализовываться и приближаться.

Весной два раза смотался в Москву за деньгами. Первый раз чуть не зря. Позвонил в свою контору, и мне сообщили, что можно приехать и получить деньги. Приехал – денег не было. Зато я в очередной раз вдоволь насмотрелся на пьяные смурные лица тружеников Бирюлевского ремонтно-эксплуатационного управления.

Без денег возвращаться нельзя, и я решился на беззаконие, возглавив фирму, хозяева которой очень стеснялись того, что натворили. Я примерно представлял, чем все может закончиться, но тогда это был единственный выход из моего финансового тупика. В присутствии государственного нотариуса я заготовил себе приговор подлинными подписями на куче важных документов.

"Черт со мной", – думал я.

Второй раз съездил более удачно, и мне удалось получить зарплату, но уже в последний раз. Контора шла ко дну, денег не хватало ни на что.

Весна разошлась не на шутку и стала уже походить на лето. Крымское солнце старалось зря – народ на отдых не валил. Аборигенам не терпелось поскорей начать богатеть за счет приезжих, потому что богатеть, перепродавая товар друг другу, за зиму надоело. Тем более, что ни у кого это особенно не получалось.

Генеральный спуск моей лодочки на воду не ознаменовал фактического окончания строительства. Оставалась масса мелких нерешенных проблем, отчего становилось не по себе. Конец производству решил положить одним махом, назначив отъезд на 1 июня, планируя добраться до Иркутска через Свердловск.