Сценарий счастья - Сигал Эрик. Страница 21

Я пытался ее утешить:

— Здесь ты, по крайней мере, от этого ограждена.

Я взял с Сильвии слово, что она перестанет слушать радио.

— Надо радоваться, что мы находимся в такой глуши. Не хватает тебе забот с больными?

Она кивнула и стиснула мне руку.

— Ты прав. Надо ценить то, что имеем.

Для меня эти слова прозвучали с оттенком грусти. Они напомнили, что идиллия не может продолжаться вечно.

Время от времени я пускался в размышления о том, что ждет нас в будущем. Но сама мысль о неизбежном расставании была мне невыносима.

И все же, вопреки усилиям моего «рацио», я позволял себе строить планы относительно женитьбы на Сильвии. Как-то вечером мне пришлось делать экстренное кесарево сечение: акушерка не могла справиться с родами в ягодичном предлежании. Я завернул младенца в одеяльце и протянул его матери. В этот момент у меня перед глазами возник образ ребенка, который мог бы родиться у нас с Сильвией. Это был краткий миг ничем не омраченной радости, но дальше воображение мне изменило.

Я не мог представить себе нашу совместную жизнь в реальном мире. Неужели она поедет со мной в Диборн, чтобы заниматься врачебной практикой? Вряд ли. Или я поеду с ней в Италию? Тоже маловероятно. Я не мог себе представить, как войду в ее миланское окружение.

Я все больше укреплялся в мысли, что мы не более чем игрушки в руках жестокой судьбы, которая свела нас вместе с единственной целью — побольнее ударить потом, когда станет нас разлучать. Естественно, я не мог скрывать этих опасений от Сильвии, а она призналась, что ее тоже не покидает страх грозящей разлуки.

— Но ведь сейчас мы так счастливы! — твердил я. — Что нам мешает жить так всегда?

— И я так говорю!

В первый момент я решил, что чего-то не понял.

— Нам сейчас так хорошо, — пояснила она. — Вот и давай останемся в Африке! Работы здесь хватит до конца наших дней.

— Сильвия, ты это серьезно? Ты правда готова бросить все?

— Мэтью, что еще может иметь значение в жизни, кроме любви и работы? Здесь сейчас вся моя жизнь.

— А я хочу разделить ее с тобой. Если ты уверена, что ты этого действительно хочешь.

— Я этого действительно хочу.

— И ты выйдешь за меня замуж?

На это у меня только один ответ: да, да и еще раз да. Глаза у нее горели. Она крепко меня обняла.

— Тогда, может, поедем и обвенчаемся?

— Согласна.

Я подумал, неважно, как именно будет обставлена наша свадьба, главное, что мы поженимся.

Я вызвался позвонить в католический собор в Асмэрё и попросить об аудиенции у настоятеля. Я спросил, когда она хотела бы поехать.

— Чем скорей, тем лучше, — ответила Сильвия.

Тут меня осенило:

— Послушай, а ты, часом, не беременна?

Нет, но мысль кажется мне интересной. — И уже серьезно добавила: — Если честно, раз мы решили это сделать, я думаю, что будет лучше, если мы поставим моего отца перед свершившимся фактом. Не могу этого объяснить, но интуиция мне подсказывает…

Я понимал, что она права. Чем дольше мы ждем, тем больше вероятности, что до этого влиятельного человека каким-то образом дойдут слухи, а уж он-то сумеет перевернуть небо и землю — не говоря уже о такой малости, как Эритрея, — чтобы отнять у меня свою дочь.

Не объясняя Франсуа причин, мы попросили у него давно обещанный отгул, чтобы съездить в Асмэру.

— Конечно, — благодушно согласился он. — И обязательно сходите в ресторан на шестом этаже отеля «Ньяла». Там столики оформлены в виде маленьких шатров. И готовят вполне прилично.

Через пару дней мы в семь часов утра выехали из Ади-Шумы и уже к полудню были в столице Эритреи. Город лежал на целую милю выше над уровнем моря. Климат здесь разительно отличался: мы выехали из пекла, а попали в весну.

Едва въехав в город, мы испытали настоящий шок. После стольких месяцев, проведенных в выжженной африканской глуши, мы вдруг очутились чуть ли не в миланском пригороде. И тому было объяснение: большая часть города была застроена после его захвата итальянцами в 1889 году, после чего Асмэра превратилась в столицу итальянских владений в Африке.

Название города в переводе означает «Цветочный лес», и Асмэра его в полной мере оправдывала. Повсюду благоухающие бугенвиллея и джакаранда. Сияющие чистотой улочки с кафе под открытым небом. Настоящие магазины вместо импровизированных развалов по базарным дням. Как ни странно, наш разбитый джип вовсе не выбивался из общей картины. Тем более что чуть не половину всего транспорта в городе составляли конные повозки.

Поскольку мы прибыли не обозревать достопримечательности, а по делу, то сразу проехали по Либерти-авеню и поставили машину на стоянку возле католического собора. Это внушительное сооружение в итальянском стиле величественно царило над округой. До назначенной встречи у нас оставалось еще несколько минут, которые мы посвятили осмотру внутреннего убранства собора. В нем выделялись изготовленные в двадцатом веке витражные окна с претензией на шедевр готического искусства.

Меня вдруг привлек один замечательный предмет — сказалось длительное вынужденное воздержание. Не спрашивая ни у кого разрешения, я неожиданно для себя направился к органу. Ведь я не играл уже несколько месяцев.

Конечно, я начал с великого творения Баха — «Фуги соль-минор». Я уже возносился к небесам первыми тактами, как вдруг раздался строгий голос:

— Кто вы такой, позвольте спросить?

Я испытывал такой восторг от возможности снова сесть за инструмент, что мой ответ, кажется, прозвучал без должного почтения:

— В данный момент я всего лишь смиренный слуга Иоганна Себастьяна Баха. Нам назначена встреча с главным викарием Йифтером. Вы не подскажете, где нам его найти?

— Вы его уже нашли, — ответил незнакомец. — Вы рано приехали, дети мои. — И несколько высокопарно прибавил: — Должно быть, вас несли крылья любви.

Подобно большинству своих сограждан монсеньор Йифтер был крепко сбит, хотя куда лучше одет, чем те, с кем мы общались в Ади-Шуме. Это был лысоватый, с тяжелой нижней челюстью человек. Очки в металлической оправе тесно сидели на мясистом лице каноника, придавая всему его облику интеллектуальный вид. Некоторое время он многозначительно смотрел на меня, давая понять, что пора оставить орган в покое. Наконец пастор был вынужден объявить:

— Достаточно музыки, мистер Хиллер. Не соблаговолите ли вы оба пройти за мной?

В его уставленном книгами кабинете были приготовлены три чашки кофе. Мне бросилось в глаза обилие книг на латыни.

— Прошу вас, — он указал на угощение. — Это местный кофе, его выращивают монахи-капуцины. Ага, — не удержался я, — стало быть, это настоящий капуччино.

Он как-то странно на меня посмотрел и изобразил то, что в его представлении следовало называть улыбкой.

— Итак, дети мои, вы сейчас очень далеко от родного дома. Вы познакомились здесь, в Африке?

— Нет, монсеньор, это было три месяца назад в Париже, во время подготовки к поездке.

— Так-так, — заметил пастор. — Выходит, вы знакомы совсем недавно?

Не знаю, было ли это игрой моего воображения, но мне в его вопросе почудилось недоверие.

— Полагаю, с точки зрения чистой хронологии это действительно срок небольшой, — ответил я за двоих. — Но все это время мы прожили вместе — я имею в виду работу, которой мы занимаемся денно и нощно. В таких условиях нетрудно как следует узнать человека.

Ну да, — согласился монсеньор Йифтер. — Даже до нас дошли вести о ваших успехах на медицинском поприще. Поздравляю. Итак, с чего начнем?

«Для начала, — подумал я, — неплохо бы перейти на более приветливый тон». Насколько я мог судить, он не мог похвастать успехами в прозелитизме, а тут такая возможность — увеличить паству сразу на двух человек.

Викарий откинулся на спинку кресла, сомкнул кончики пальцев и посмотрел на Сильвию.

— Мисс Далессандро, брак — это очень серьезное решение. И разумеется, оно принимается раз и навсегда. Вы связываете себя неразрывными узами на всю жизнь.