Свадьба - Бабаян Сергей Геннадьевич. Страница 28
– Я сама схожу, – сказала Зоя.
– Не надо, – сказал я. – Я думаю, что Лешино отсутствие уже обнаружено. Мы, конечно, тут ни при чем… но я представляю, что там творится. – Я подумал, что лучше всего было бы вернуться мне вместе с Зоей. Это и естественней будет выглядеть (а так – что я ночью брожу один?!), и для меня безопаснее: если я буду один, то спьяну могут задраться… кулаки чешутся – так за неимением Тузова. Но Зою, Лику и Славика видели уходящими; Зою, скорее всего, запомнили – не запомнить ее нельзя; ее возвращение будет выглядеть подозрительно… почему?! Да, ушли и забыли зонт. Что, нельзя? Разрешения надо спрашивать?! Да-а-а, погуляли на свадьбе, так и растак… Ну, Тузов… (Тузов стоял и молчал, как столб.) Ладно, пойду один.
Я выбросил сигарету – она улетела огнистым оранжево-красным росчерком на сажевом полотне.
– Где твой зонт?
– На скамье, где мы сидели. Если, конечно, его не украли.
Я хотел совершенно естественно, машинально сказать: «Если украли, куплю тебе новый», – хотя сорок пять рублей были большие деньги, мне платили стипендию пятьдесят пять… но во мне опять вспыхнуло уже погасшее было (и, как обычно в моих отношениях с Зоей, уже сменившееся чувством покорной вины) раздражение. Какого черта ты говоришь таким тоном, как будто это я виноват, что ты оставила зонт?! Я был должен за ним следить?! А~а-а…
– Все, я пошел. Я быстро.
Я повернулся и зашагал в угрюмую теснину домов. Было темно и сыро; шел уже двенадцатый час. Редкие припозднившиеся окна домов светились, как гнилушки в ночном лесу. Из обступивших улицу десятка пятиэтажек лампочка горела только у невестиного подъезда; я подумал, что ее и вкрутили-то, наверное, по случаю свадьбы – и завтра же выкрутят, если сегодня не разобьют… Не пройдя и трети пути, я вдруг услышал взрывом родившийся шум и крик. Метрах в ста от подъезда я уже мог разобрать, что кричат и на улице, и на балконе, и что изо всех этих криков явственно выделяются женские голоса.
Бегство Тузова обнаружилось… я остановился и глубоко, расправляя плечи, вздохнул – чтобы сбить зачастившее сердце. Подойдя ближе, я увидел (и по первому чувству вздохнул с облегчением), что толпа перепившихся недорослей в значительной мере разбавлена другими гостями: я узнал замначальника цеха, Капитолину Сергеевну, бугристоголового дядю Степана, еще несколько не запечатлевшихся в памяти эпитетом или именем, но внешне легко узнаваемых лиц… На балконе как будто висела огромная черная виноградная гроздь – мерцала окурками и сыпала тревожными (но и веселыми) криками. Помедлив с минуту у размытой границы света и тени, я для большей непринужденности закурил – и неторопливо, как бы прогуливаясь (стараясь не выделиться из общего темпа броуново перемешивающейся толпы), вошел в освещенный круг и направился к распахнутому настежь подъезду…
– …может, плохо стало? Блюет где…
– Да какое плохо, ребята же говорят – не видели никого!
– Муж… объелся груш.
– Утром женился, вечером разженился…
– До ночи не дотянул, хе-хе…
– Я вам говорю, кто-то вылез через этот… через навес! Степан тоже видел. Степан!
– Ну?
– Ты видел?
– Ну.
– Я еще крикнул: вы чего? Альпинисты, что ли? Они и ссыпались, как горох… вот здесь, у стены.
– Ну, а муж-то здесь при чем? Чего ему-то с навеса прыгать?
– А это уж ты у жены спроси… За что ему по физиито настучали?
– Я помню, Санька Бавыкин на ходу с грузовика от жены сиганул…
Свидетеля у подъезда не было видно. Проходя мимо щекастого (я лишь мельком взглянул на него, опасаясь выдать себя), я услышал:
– Как ушел, сука?!
– Знаешь чего… – вдруг явственно напряженно сказал кто-то из круга. Я невольно замедлил шаги.
– Ну?
– Шел бы ты уже на…, Колян.
– Ты чо, в натуре?…
– Через плечо. Устал – перекинь на другое.
– Да начал-то Зуб!
Я вошел в подъезд – сверху сразу обрушились какието дикие женские крики – и поднялся на четвертый этаж. Дверь была нараспашку открыта – как, впрочем, и многие квартирные двери не только на этом, но и на других этажах; в коридоре пестро толпились женщины, среди них мать невесты в своем полыхающе красном платье – стояла ко мне спиной; в дверном проеме гостиной виднелся разгромленный стол в густом табачном дыму; в комнате, где танцевали, кто-то плакал навзрыд, подвывая и вскрикивая, – казалось, терзаемый физической мукой, – наверное, невеста; женщины в коридоре взахлеб гомонили, перебивая друг друга…
– …где он сидел-то?
– Да в ванной, с приятелем. Приятель здоровый, красивый такой… а девка у него ледащая, как селедка.
– Битый час сидели…
– А приятель где?
– Ребята внизу говорят, ушел с двумя девками.
– Со своей?
– Одна его, а вторая его приятеля, кудрявого такого… Сидела тут вся из себя.
– И без Алешки?
– Без.
– А кудрявый где?
– А бес его знает. Степка же говорит, кто-то с навеса слез. Двое или трое. Может, они…
Мне было не по себе, но я ступил на порог.
– Да вот же он…
Мать невесты рывком оглянулась – и бросилась на меня…
– Где мой зять?!!
Лицо ее было перекошено страхом и злобой, покрыто леопардовым рисунком пунцовых пятен, левый глаз был почти не виден…
– Откуда я знаю! – грубо ответил я – грубо, почти криком, солгав и продолжая играть безо всякого усилия над собой – движимый инстинктом самосохранения, потому что я испугался… – А вот где мой друг с двумя девушками?
– Ты же с ними был! – резко сказала мать; от этого неожиданного для меня грубого ты я растерялся.
– С кем?…
– С кем, с кем! С Алешкой!
– С Алексеем был Слава, – овладев собой, устало ответил я – всем своим видом показывая, что нам больше не о чем говорить, что я ничем не могу помочь и вообще оставьте меня в покое. И я не я, и лошадь не моя, и сам я не извозчик… – Где Славик?
Мать невесты молчала, щуря глаза – и не спуская с меня правого глаза – и кусая кроваво-красные губы.
– Он ушел с двумя девушками, – неуверенно сказала одна из женщин.
Я вздохнул и, пожав плечами – и с удивленно-досадующим видом мотнув головой, – пошел по стенке в гостиную. Проходя мимо матери невесты, я слышал, как она, задыхаясь, цедила сквозь зубы:
– Поз-зорище… Ну, поз-зорище…
Переступив порог гостиной, я ослабил лицо… Ф-фу-у… Зоин складной малиновый зонт, с набалдашником ложного янтаря, по счастью, лежал на месте. Я опустился на скамью рядом с ним; за столом торчали редкие, большей частью поникшие головы; на балконе грудилось и галдело человек пять или шесть; у меня за спиной (дверь осталась открытой) возбужденно трещали женщины; в танцевальной комнате – раздражая, насилуя слух – рыдала невеста… Я потянулся к ближайшей бутылке – одновременно набросив на зонт полу пиджака, – плеснул в стакан водки, выпил, закусил маринованным помидором, вытер рот носовым платком (вообще старался поразмашистей двигаться) и, дотянувшись до зонтика правой рукой (он лежал слева), осторожно, медленно вставил его во внутренний карман пиджака… Круглый полированный грибок набалдашника аккуратно лег в подключичную ямку. Посидев еще пару минут с видом обескураженным и печальным, я встал, – перешагнул через лавку, повернулся к двери лицом… Мать невесты вошла в это время в комнату к дочери… невеста пронзительно вдруг закричала:
– Мама!! Мамочка!… Ну я же хотела как лучше!… За что?! Леша, Лешик… где Лешик?! Ну найди мне его, я прошу тебя! Я больше не бу-у-у-ду!… Ну гуляла, гуляла… но я же незамужняя была!… Лешик! Ведь я когда залетела, я тебя всего месяц знала!… Лешик, ну пожалуйста… – Невеста захлебнулась слезами – заплакала безголосо, икая и всхлипывая; казалось, плачет обессилевший от крика ребенок. – Леша… Леша… Ну Леша…
Я вздохнул – и вышел вон.
Толпа перед подъездом видимо поредела (по-моему, часть парней разошлась) и, казалось, уже утратила интерес к пропавшему Тузову: разговоры из вновь образовавшихся кучек доносились самые разные, поплескивал пьяный смех, кое-где опять разливали… Я повернул с приподъездной дорожки направо – и через несколько шагов ступил в непроглядную тьму. По-моему, никто из стоявших внизу людей не обратил на меня никакого внимания. Я вдруг подумал, что ухожу навсегда – и больше никогда не увижу ни их, ни невесту, ни мать невесты… Никогда, никогда…