Под конвоем лжи - Силва Дэниел. Страница 133

Гитлер отвернулся от окна.

— Так, поделитесь ими со мной.

— Согласно первой теории, он говорит правду. Он получил новую информацию, которой он доверяет, и искренне верит в то, что сказал вам.

— Возможно. Продолжайте.

— Вторая теория основана на том, что те сведения, которые он только что представил вам, полностью сфабрикованы, и Курт Фогель, как и его начальник Вильгельм Канарис, является предателем, преследующим цель погубить фюрера и Германию.

Гитлер скрестил руки на груди и склонил голову в сторону собеседника.

— Но зачем им вводить нас в заблуждение насчет вторжения?

— Если врагу удастся преуспеть во Франции и немецкий народ увидит, что война проиграна, Канарис и другие мерзавцы, сбившиеся в Schwarze Kapelle, выступят против нас и попытаются нас уничтожить. Если заговорщики смогут прийти к власти, они тут же запросят мира, и Германия снова станет такой, какой была после Первой мировой войны — превратится в бессильного кастрата, европейского попрошайку, живущего за счет крошек со столов британцев, французов и американцев. — Гиммлер сделал многозначительную паузу. — И большевиков, мой фюрер.

Глаза Гитлера ярко вспыхнули: сама мысль о том, что немцам, возможно, придется жить, подчиняясь диктату большевиков, казалась ему слишком болезненной для того, чтобы ее можно было допустить.

— Мы никогда не допустим, чтобы такое случилось с Германией! — воскликнул он и добавил, пристально всмотревшись в лицо Гиммлера: — Я вижу по вашим глазам, что у вас есть еще одна теория, герр рейхсфюрер.

— Да, мой фюрер.

— Давайте выслушаем и ее.

— Фогель верит в истинность той информации, которую представляет вам. Но, к сожалению, он почерпнул ее из отравленного источника.

На лице Гитлера вновь появилось заинтересованное выражение.

— Продолжайте, герр рейхсфюрер.

— Мой фюрер, я всегда откровенно говорил вам о своем отношении к адмиралу Канарису. Я убежден в том, что он предатель. Я знаю, что у него были контакты с британскими и американскими агентами. Если мои подозрения насчет адмирала верны, то не будет ли логичным предположить, что он выдал противнику немецкие сети в Великобритании? И столь же логичным будет предположение, что информация, поступающая от агентуры Канариса в Англии, недостоверна? Что, если капитан Фогель сначала действительно обнаружил правду, а адмирал Канарис заставил его замолчать, чтобы тем самым защитить себя?

Гитлер снова беспокойно забегал по комнате.

— Как всегда, блестяще, герр рейхсфюрер. Вы единственный человек, которому я могу доверять.

— Не забывайте, мой фюрер, что ложь — это та же правда, только наоборот. Поднесите ложь к зеркалу, и увидите в стекле чистую правду.

— У вас есть план. Я определенно вижу это.

— Да, мой фюрер. И Курт Фогель — это ключ. Фогель может раскрыть для нас тайну вторжения и одновременно добыть доказательства предательства Канариса.

— Фогель произвел на меня впечатление очень неглупого человека.

— До войны его считали одним из самых многообещающих молодых юристов Германии. Но напоминаю: его привлек к работе лично Канарис. Поэтому у меня имеются серьезные сомнения в его лояльности. С ним необходимо будет очень тщательно поработать.

— Это ведь ваша специальность, не так ли, герр рейхсфюрер?

Гиммлер улыбнулся своей улыбкой мертвеца.

— Да, мой фюрер.

Когда Фогель подъехал, в доме было темно. Из-за сильнейшего снегопада поездка вместо двух часов заняла четыре. Он вышел из задней двери автомобиля и вынул из багажника свой скромный багаж. Водителя он отправил в деревенскую гостиницу, где был заранее заказан номер. Труда стояла в открытой двери, обхватив себя руками, чтобы не замерзнуть. Она выглядела до нелепого здоровой — бледная кожа порозовела от холода, каштановые волосы выгорели на горном солнце. Она надела толстый лыжный свитер, шерстяные брюки и горные ботинки. Фогель успел заметить, что, несмотря на довольно легкую одежду, она отлично себя чувствует на морозе. Когда же он обнял жену, она воскликнула:

— Мой бог! Курт Фогель, от тебя остались только кожа да кости. Неужели в Берлине так плохо?

Все уже улеглись и успели уснуть. Девочки спали в одной комнате наверху. Пока Труда собирала ему обед, Фогель пошел взглянуть на них. В комнате было холодно. Николь забралась в постель к Лизбет. В темноте он не смог различить, где кто из них. Он стоял и слушал их дыхание, обонял запахи — их дыхания, их волос, их мыла, их теплых тел, наспанного белья. Гертруде это всегда казалось странным, но их запах умилял его больше всего.

Внизу его ждала тарелка с едой и стакан вина. Труда поела, не дождавшись его, часа два назад, и поэтому просто сидела рядом с ним и без умолку говорила, пока он жадно ел вкуснейшую свинину с картофелем. Он сам не знал, что настолько проголодался. Когда он очистил тарелку, Труда положила ему еще одну порцию; на сей раз Фогель заставил себя есть медленнее.

Труда говорила о своих родителях, девочках, о том, как подразделение вермахта приехало в деревню и забрало всех остававшихся мужчин и школьников, и о том, насколько она благодарна Богу за то, что он дал им двух дочерей, а не сыновей. Она не задавала никаких вопросов о его поездке, а он ничего не рассказывал.

Когда он закончил есть, Труда убрала тарелки. Она сварила суррогатный кофе и только подошла к плите, чтобы налить мужу чашку, как в дверь очень тихо постучали. Гертруда подошла к двери, открыла ее и, не веря своим глазам, уставилась на одетую во все черное мужскую фигуру, стоявшую перед нею.

— О, мой бог, — чуть слышно пробормотала она. Чашка и блюдце выпали из ее внезапно ослабевших рук; по полу разлетелись осколки.

— Я до сих пор не могу поверить, что в этом доме на самом деле побывал Генрих Гиммлер. — Гертруда произнесла эти слова негромко, как будто разговаривала сама с собой. Она стояла перед чуть теплившемся огнем камина в их спальне, прямая, как шомпол, скрестив руки на груди. В тусклом свете Фогель видел, что она дрожала всем телом, а ее лицо было покрыто испариной. — В первый момент после того, как я увидела его лицо, я решила, что мне это снится. Потом я подумала, что нас всех сейчас арестуют. И только потом до меня дошло: Генрих Гиммлер явился в дом моих родителей, потому что ему нужно было поговорить с моим мужем.