Король снов - Сильверберг Роберт. Страница 43

Он умолк на полуслове и посмотрел долгим взглядом на тело, лежащее на алтаре. Нелегко было смириться с тем, что такой могущественный и великолепный монарх мог в одно мгновение исчезнуть из мира, оставив вместо себя лишь эту оболочку.

— Он, возможно, был величайшим среди всех, — заметил Престимион — Да, он был не лишен серьезных недостатков. Был тщеславен, любил роскошь, питал слабость к волшебникам и предсказателям Но насколько пустяковыми были его ошибки по сравнению с его достижениями! Руководить миром на протяжении шестидесяти лет — для этого нужно было обладать великой мощью, как вы только что сказали, быть подобным богу. История будет очень добра к нему. Хотелось бы надеяться, Деккерет, что нас будут вспоминать хотя бы с половиной той теплоты, с какой вспоминают его.

— Да Я молюсь, чтобы это было так.

Престимион зашагал к выходу из большого зала. Но, подойдя к двери, он приостановился и еще раз указал на два трона, находившиеся в противоположном конце помещения, быстро, коротко не то поклонился, не то кивнул, а затем перевел взгляд на альков, где возлежал покойный понтифекс.

— Единственный по-настоящему дурной момент, происшедший за все время его царствования, случился именно здесь, прямо перед этими тронами, когда Корсибар захватил корону Горящей Звезды — Деккерет, не отрываясь, смотрел туда, куда указывала рука Престимиона. — Я стоял на этом самом месте и смотрел прямо на Конфалюма А он, казалось, оцепенел. Он был поражен, разбит, уничтожен. Его взяли под локти, буквально пронесли вверх по ступеням и усадили на трон понтифекса, а его сын уже сидел рядом с ним. Вон там. На этих самых тронах.

Все это было так давно, думал Деккерет. Древняя легенда, давно забытая всем миром. Очевидно, за исключением Престимиона.

А тот по-настоящему увлекся собственным рассказом.

— Через день или два я имел аудиенцию у Конфалюма, и он, как мне показалось, был все так же ошеломлен поступком Корсибара. Он производил впечатление окончательно сломленного старостью человека. Я был разъярен тем, что творилось вокруг трона, тем, что он смирился с этой изменой, и все же, видя его в этом состоянии, я мог чувствовать к нему лишь сострадание. Я попросил его выслать войска против узурпатора и подумал, что он сейчас заплачет, потому что выполнить мою просьбу означало для него вступить в войну с собственным сыном. Конечно, он не мог пойти на это. Он сказал мне, что короналем действительно должен был стать именно я, но теперь у него нет иного выхода, как признать Корсибара. Он просил пощадить его! Пощадить, Деккерет! И, пожалев его, я не стал больше давить на него и ушел. — В глазах Престимиона вдруг мелькнула мучительная боль. — Деккерет, видеть, как этот поистине великий человек превратился в развалину, что старик, с которым я говорил, был не могущественным Конфалюмом, а всего лишь жалкой тенью короля…

Значит, он не желает забыть об этом, решил про себя Деккерет; переворот Корсибара и его последствия до сих пор эхом отдаются в душе Престимиона.

— До чего же ужасно, наверное, было видеть такое, — сказал он, когда они вышли в вестибюль, так как чувствовал, что должен хоть что-нибудь сказать.

— Это было мучением для меня. И для Конфалюма, полагаю, тоже. Правда, в конце концов мои волшебники изъяли из его памяти — и из памяти всех остальных жителей Маджипура — все воспоминания о поступке Корсибара, и Конфалюм вновь стал самим собой, каким был прежде, и прожил счастливо еще много лет. Ну, а я до сих пор храню в душе все подробности того, что тогда произошло. О, если бы я мог тоже забыть все это!

— Вы сами несколько минут назад сказали мне, что бывают болезненные воспоминания, которые никак не хотят исчезать.

— Да, это так.

Деккерет с тревогой понял, что в его сознании начинают всплывать его собственные болезненные воспоминания. Он попытался вернуть их туда, где они прятались, но они не желали уходить.

Престимион, который теперь заметно повеселел, открыл другую дверь. Сразу же за ней стоял стражник — гигантский скандар. Престимион жестом приказал ему отойти в сторону.

— А здесь, — сказал он уже почти светским легким тоном, — начинаются личные покои понтифекса. Они огромны: по меньшей мере три дюжины комнат. Я до сих пор еще не обошел все. Видите, здесь вся коллекция Конфалюма, все его волшебные игрушки, его картины и статуи, доисторические экспонаты, древние монеты, чучела птиц и жуки на булавках. Этот человек всю жизнь привозил отовсюду всякую всячину, и здесь все, что он собрал. И все это оставил нации. Мы отведем этим коллекциям целое крыло в новом здании архива в Замке. Посмотрите сюда, Деккерет. Вы видите?

Деккерет, который почти не смотрел на витрины с диковинами, перебил его.

— У меня тоже есть неприятные воспоминания, которые никак не хотят исчезать.

— И что же это? — спросил Престимион. Казалось, он смутился из-за того, что его перебили.

— Это произошло на глазах у вас. В Норморке, когда какой-то сумасшедший покушался на вас и мимоходом убил мою двоюродную сестру Ситель.

— Ах, да… — протянул Престимион с некоторой неопределенностью в голосе, как будто не мог сразу вспомнить об этом случае, происшедшем двадцать лет назад. — Ту очаровательную девушку… Да… Конечно…

Былое сразу же снова навалилось на Деккерета.

— Я нес ее на руках по улицам, мертвую, и за нами тянулся кровавый след. Это был худший момент в моей жизни, самый худший. Кровь. Бледное лицо, широко раскрытые, остановившиеся глаза. А позже в тот же день меня привели к вам, потому что я спас вам жизнь, и вы наградили меня, возведя в ранг рыцаря-посвященного, и с этого момента для меня все началось. Мне было всего лишь восемнадцать лет. Но я так и не смог полностью освободиться от боли после смерти Ситель. Не смог. Лишь после того как она умерла, я понял, насколько сильно любил ее. —Деккерет умолк было. Даже зайдя настолько далеко, он все еще не был уверен, что желал поделиться своими чувствами с Престимионом, хотя тот вот уже едва ли не двадцать лет был его наставником и воспитателем. Но тут же к нему, как будто по собственной, не зависящей от его желания воле, пришли нужные слова. — Знаете, Престимион, думаю, что именно из-за Ситель и завязались мои отношения с Фулкари. Скорее всего, меня с самого начала потянуло к ней, и тянет до сих пор, потому что, глядя на нее, я вижу Ситель.

Престимион, казалось, все еще не постигал глубины его чувств. Похоже было, что на сегодня он по горло сыт разговорами.

— Значит, вы так считаете? Очень интересно, неужели сходство так велико? — В его голосе не угадывалось ни малейшего интереса. — Впрочем, разве я могу об этом судить? Я видел вашу кузину лишь один раз, и то в течение всего нескольких мгновений. Это было так давно… все произошло настолько быстро…

— Действительно, разве могли вы ее запомнить? Но если бы можно было каким-то образом поставить их рядом, то, уверен, вы наверняка сочли бы их сестрами. По-моему, Фулкари гораздо больше похожа на Ситель, чем на свою родную сестру. И в этом — корень моей одержимости ею…

— Одержимости? — Престимион уставился в лицо собеседнику, моргая от изумления. — Постойте, постойте! Я считал, что вы влюблены в нее, Деккерет. Одержимость это нечто иное, совсем не столь милое и чистое. Или вы хотите убедить меня, что эти два слова являются синонимами?

— Не являются, однако могут быть ими. Да. И в данном случае — знаю, что они и впрямь синонимы. — Теперь уже отступать было поздно. — Клянусь вам, Престимион, что меня привлекло к Фулкари именно ее сходство с Ситель, и ничего больше. Я ничего не знал о ней. Я ни разу не перемолвился с нею ни единым словом. Но я видел ее и думал: вот она, она возвращена мне, и это было так, словно за моей спиной захлопнулась ловушка. Ловушка, которую я сам насторожил на себя.

— Значит, вы не любите ее? И просто использовали ее как замену того человека, которого утратили много лет назад?

Деккерет помотал головой.

— Мне бы не хотелось думать, что это так. Да, я люблю ее. Но совершенно ясно, что она совсем не та женщина, которая мне нужна. И все же я остаюсь с нею даже невзирая на это, поскольку таким образом, как мне кажется, возвращаю к жизни Ситель. Что не имеет вообще ни малейшего смысла. Престимион, я должен освободиться от этого!