Человек из Лондона - Сименон Жорж. Страница 7

Малуэн сказал:

— Идет сюда.

Чтобы вернуться в город, англичанин должен свернуть за угол кафе «Швейцария», и тогда звук его шагов станет слабее. Но звук становился сильнее и наконец замер. Человек подошел к подножию башни.

Из предосторожности Малуэн присел. В освещенной будке четко вырисовывался его силуэт, в него легко было попасть из револьвера.

Едва он устроился за столом, покрытым рваным листом промокательной бумаги, как лестница дрогнула.

Кто-то поднялся на первую ступеньку.

Малуэн затаил дыхание. Оружия у него не было, он ни за что бы на свете не стал бы стрелять в человека из Лондона. Почему — он и сам не знал.

«Если клоун не поднимется, пожертвую пятьсот франков на часовню», — решил Малуэн.

Часовня стояла на вершине скалы, неподалеку от его дома, и жены моряков ходили туда молиться, когда судна не возвращались в порт.

«Пожертвую, как только обменяю банкноты», — поправил он себя, подумав, что ему не удастся изъять пятьсот франков из денег, предназначенных на домашние расходы, не возбудив подозрений жены.

Англичанин внизу колебался. И это было естественно. Возможно, ему сказали, что стрелочник, которого он трижды встретил в течение дня, работает в ночную смену. А может, он и сам выследил Малуэна?

Не догадывается ли он, что чемодан уже достали из воды?

Итак, двое находились совсем близко друг от друга, их одолевали мысли об одном и том же, но ни один не знал, что известно другому.

«Если он поднимется, я отдам ему чемодан».

Англичанин поднялся еще на две ступеньки.

«Выделит же он какую-то часть мне за труды…».

Малуэну хотелось закричать. А ведь он был человек сильный. Ему не раз доводилось ввязываться в драки в кафе.

Самое ужасное было то, что он неизменно представлял себе худое и мрачное лицо клоуна, которое с минуты на минуту могло появиться в двери.

Но нет! Клоун отпустил перила. Галька заскрипела под его подошвами. Может, ему еще страшнее, чем Малуэну? Или его напутал звонок, известивший о приближении вагонов? Стрелочник нарочито шумно перевел рычаги и различил далекий звук соединившихся рельсов с таким удовольствием, какого еще никогда не испытывал.

В бистро на рыбном рынке зажглись огни. Ночь близилась к концу. Еще самое большее час темноты, один час, в течение которого Малуэн не будет знать, что делает тот, другой: клоун исчез, растворился в молочном тумане, который становился все более непроницаемым. Доносились лишь привычные шумы порта и города.

Оставалось убить время, слушая, как входят в порт два траулера, которые двигались очень медленно, вслепую, под оглушительный вой всех своих сирен. Когда траулеры оказались между причалами, стали слышны даже голоса впередсмотрящих, склонившихся над форштевнями.

Малуэн набил первую за смену трубку и налил себе рюмку водки из бутылки сменщика, который позабыл ее на столе, там, где Малуэн чуть было не оставил свой ключ.

Занимался день. Теперь все пойдет заведенным порядком: послышатся звуки рыночного колокола, стук телег, рокот грузовиков, характерный скрип плетеных корзин с уловом, голоса людей, шлепанье мокрой рыбы, падающей плашмя на плиты мостовой.

Малуэн открыл путь вагонам со свежим уловом. Когда он в последний раз подбросил угля в печку, уже рассвело. Но видимость не стала лучше, чем ночью.

Автомашины шли с включенными фарами. Появились огни в домах, все в тех же домах, где рано встают одни и те же люди.

— Все в порядке? — спросил сменщик, открывая дверь.

— В порядке, — откликнулся Малуэн, позабыв, что накануне они повздорили.

Он посмотрел на свой шкафчик, убедился, что ключ у него в кармане, и стал спускаться по лестнице, железные перила которой были покрыты инеем.

Едва он минул морской вокзал, как заметил у края тротуара клоуна. Плащ его промок, шляпа потеряла форму. Человек стоял, засунув в карманы руки, и смотрел на него. Клоун его ждал. Казалось, он вот-вот шагнет навстречу и заговорит.

Малуэн не убежал бы. Не шевельнул бы пальцем, чтобы защитить себя. Он заранее принял решение — все выслушать и поступить так, как ему скажет англичанин.

Даже вернулся бы в будку за чемоданом. Разве это не заметно по его виду?

Но человек из Лондона не шагнул ему навстречу, не заговорил; глаза его лихорадочно блестели, рот скорбно кривился, и он лишь смотрел, как стрелочник проходит мимо.

Малуэн споткнулся, поступь его стала неуверенной: он ждал удара или нападения. Потом свернул налево, дорога была настолько ему знакома, что он прошел бы по ней с закрытыми глазами. Обернуться он не смел и даже почувствовал облегчение, услыхав за спиной шаги англичанина.

На остановке такси стояли водители. Малуэн сообразил, что пересекает рынок, но ничего не увидел вокруг, по крайней мере ничего в отдельности — и не только из-за густого тумана. Он был поглощен одной мыслью: клоун его преследует.

Он пришел в себя, лишь услышав голос жены:

— Ну, теперь ты сам видишь, что у тебя грипп!

Раз уж речь зашла о гриппе, то это целиком по ее части — повод готовить отвары, напускать на себя еще более несчастный вид и, не боясь мужа, шпынять мальчишку. Малуэн был разбит, опустошен, подавлен, и тем не менее ему нужно было все обдумать.

Только не так, как это делает жена, которая способна по три дня обсуждать покупку кастрюли или бесконечно пережевывать вопрос о том, брать ли Эрнесту уроки игры на скрипке, о чем уже больше года говорят и в его семье, и у шурина.

Все обдумать! Не исключено, что англичанин бродит возле дома. Ему известно, что Малуэн все знает. Или по крайней мере может знать.

Нести чемодан в полицию слишком поздно. Но даже если и не было бы поздно, Малуэн решился бы на такой шаг лишь скрепя сердце.

Что произойдет, если англичанин останется в Дьеппе? Будет ли и впредь высовывать свою клоунскую башку из-за каждого угла?

Малуэн встал с кровати и отворил окно так же резко, как в первый раз, но не увидел никого, кроме жены Батиста, разносившей по домам рыбу, да еще своей жены, которая, поторговавшись, купила сельдей. Опять сельди!

Он немного поспал. Теперь за пеленой тумана угадывался желтоватый диск солнца.

Накануне в это время Малуэн, против обыкновения, был на улице. И может быть, потому, что это было непривычно, сохранил приятное воспоминание о своем бесцельном шатании, особенно от стаканчиков, пропущенных в «Швейцарии», лучшем кафе города, а не в какой-нибудь забегаловке.

Вне четырех стен, среди шума и толпы движения, лучше думается. Мелочи не заслоняют главного. Он оделся, и тут, как следовало ожидать, на шум прибежала жена.

— Надеюсь, ты не собираешься на улицу?

Очень хотелось бы избежать сцены, но…

— Отстань!

— Потом вернешься и начнешь жаловаться, что заболел! А ухаживать за тобой мне.

Не чудно ли получается? Живешь с женщиной двадцать два года, имеешь от нее детей, делишь с ней заработок, а по сути дела — чужой она тебе человек! И сама же виновата во всем — ничего не понимает и вечно хнычет. Она даже мысли не допускает, что в дни, когда муж ходит играть в шары, он имеет право вернуться навеселе. Никогда не спросит — кто выиграл? Больше того, она одна не знает, что он лучший игрок Дьеппа!

— Уверяю тебя, Луи…

— Заткнись!

Она спокойно выслушала грубость, — привыкла, хотя раньше от такого словца проплакала бы три дня подряд.

— За семью отвечаю только я, верно? — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Это я работаю! И деньги на жратву тоже я приношу! А если завтра я скажу, что мы богаты? Что тогда? Если завтра я покажу тебе сотни тысяч?

Он провоцировал ее. И она отступила, но не потому, что была потрясена, а просто хотела прекратить ссору.

Но он был уже не в силах остановиться.

— Считаешь, я на такое не способен? Ты ведь это думаешь? У нас ведь только шурин умник, потому как служит в банке. Погоди же! Именно ему я вручу деньги, чтобы он открыл мне счет.

Тут ему полегчало. Он надел свой лучший костюм из толстого синего сукна, какой обычно рыбаки носят по воскресеньям.