Исчезновение Одиль - Сименон Жорж. Страница 6

Он показал ему фотографию Одиль, которую его собеседник взял и отправился разглядывать под газовым рожком.

Возвращая снимок, он, казалось, колебался.

— Кем она вам приходится?

— Сестрой. Но ничего не бойтесь. Ей предоставлена полная свобода, и я в курсе большей части ее любовных похождений.

— Вы в этом уверены?

— Да.

— Она вам рассказывала обо мне?

— О вас нет, но о «Каннибале — да. Вы переспали с ней, ведь так?

— Да.

— И она первая с вами заговорила?

— Да.

— Узнаю свою сестру.

— Ей хотелось поговорить о гитаре. Она тоже на ней играет.

— Да, играла. Что еще она вам рассказала?

— Что живет в Лозанне, в старом доме, принадлежавшем еще ее прадеду, и что ей в нем до смерти скучно. Я спросил у нее, почему она не переберется в Париж, и она ответила, что у нее нет ни денег, ни профессии.

«Все, на что я была бы способна, — вздохнула она, — это стоять за прилавком магазина».

— Она оставалась до закрытия?

— Да.

— И пошла к вам домой?

Привести кого-нибудь в гостиницу «Меркатор» Одаль бы не осмелилась.

— Если это можно назвать домом. У меня плохо обставленная и малоаппетитная комнатенка в меблирашке на улице Муфтар.

— И она туда с вами пошла.

— Да. Мы с ней занимались не только любовью. Она много рассказывала.

Нужно сказать, она до этого пропустила два-три стаканчика.

— О чем она рассказывала?

— О себе. Она завидовала, что у меня есть профессия, хотя я и зарабатываю мало денег. Жалела, что забросила гитару.

«И так во всем, — вздыхала она. — Я берусь за что-нибудь с увлечением, и кажется, что наконец-то я спасена, что я нашла свой путь. Потом, через месяц или через полгода, я чувствую себя так, будто сражалась с пустотой. Ничего уже не существует, я себе отвратительна… «.

— Я ее хорошо знаю, и мне она тоже часто признавалась в этом.

— Знаете, ведь заниматься любовью для нее не главное.

— Я всегда это подозревал.

— Ей хочется сделать так, чтобы ее партнер получил наслаждение, но сама она его не получает. Мне нужно возвращаться. Через полчаса будет еще один перерыв.

Боб снова сел за столик и заказал еще одну порцию виски.

— Вы ни разу здесь не были? — спросил хозяин.

— Нет. Зато некоторое время назад сюда несколько раз приходила моя сестра.

Он показал ему снимок, и человек со скандинавским акцентом узнал изображенную на нем девушку.

— Красивая девушка. Она часами просиживала в своем углу, тот, что слева, возле оркестра. Уходила, лишь когда мы закрывались. А сколько ей лет на самом деле?

— Когда вы с ней познакомились, ей не было восемнадцати. А сейчас уже есть.

— Она не приехала в Париж вместе с вами?

— Нет. Она приехала сюда одна, и я ее разыскиваю.

Хозяин непроизвольно посмотрел в сторону гитариста, и Боб поспешил сказать:

— Знаю. Я только что говорил с ним на тротуаре.

— Ему ничего не известно?

— В этот ее приезд он с ней еще не виделся. Она должна была приехать вчера вечером.

— Я тоже ее не видел. Похоже, вы беспокоитесь.

— Да. Она уехала из дома очень подавленной. В письме, которое она мне оставила, Одиль пишет, что хочет покончить с собой.

— Вы надеялись, что она придет сюда?

— Да. Вам она не делала никаких признаний?

— Нет. Я довольствовался тем, что дважды пригласил ее на танец, и оба раза она согласилась.

Спустя полчаса к нему за столик подсел гитарист.

— Виски?

— Нет. Пива. Мне жарко. Одно пиво, Люсьенна.

— И еще одну порцию виски.

— Хозяину удалось сообщить вам что-нибудь интересное?

— Нет. Он танцевал с ней, но она с ним почти не разговаривала. По-вашему, он с ней переспал?

— Нет. Это не в его стиле. И потом, Люсьенна не позволила бы. Они уже больше года живут вместе.

— Вы ничего не припоминаете, может, какое-нибудь случайно оброненное слово, которое могло бы навести меня на след сестры?

— Вы бы хотели отвезти ее назад в Лозанну?

— Совсем не обязательно. Я даже не уверен, что стал бы сообщать родителям, если бы нашел ее. Я разыскиваю сестру, чтобы помешать ей совершить непоправимую глупость.

— Она весьма неглупая девушка и, судит о себе трезво.

— Знаю.

— Она очень несчастна. Приходила сюда три вечера подряд.

— Все три вечера вы отправлялись на улицу Муфтар?

— Я не мог пойти к ней в гостиницу, у этой гостиницы такое странное название…

— «Меркатор».

— Да. Кажется, там имеет обыкновение останавливаться все семейство, и она уже бывала в ней, когда была маленькой.

— Это правда.

— Она и очень сложная, и одновременно очень простая. Вернее, простодушная. Мы с ней до этого не были знакомы, а она в первый же вечер призналась мне в таких вещах, которые поверяют только старому другу. Во вторую ночь она попросила меня захватить с собой гитару. Она разлеглась, обнаженная, на постели, хотела, чтобы я поиграл для нее одной. Это ведь говорит о романтическом характере, не так ли?

Боб не ответил. Он размышлял, пытаясь расставить по местам полученные им таким путем сведения.

— Ваше здоровье.

— Ваше здоровье.

— Она не рассказывала вам о каком-нибудь друге или подруге, которые есть у нее в Париже?

— Она рассказывала мне об одном друге, но он, скорее, ваш друг.

— Люсьен Данж?

— Его имени я не знаю. Знаю только, что он как-то связан с кино.

— Тогда это он и есть. С ним она тоже спала?

— Этого она мне не говорила. Еще она рассказывала мне об одной подружке, которая занимается историей искусств.

— Эмильенна?

— Вполне возможно, что она называла мне именно это имя.

И, несколько замявшись, музыкант добавил:

— Прошу извинить меня за то, что произошло. Клянусь, у меня и в мыслях этого не было. Я не хочу перекладывать вину на нее, но я сам первым удивился. Мне нужно снова приниматься за работу. Спасибо за пиво.

Он протянул руку.

— Меня зовут Кристиан Вермелен. Я из Рубэ. Я тоже все бросил, чтобы перебраться в Париж.

У него была искренняя, чуть робкая улыбка.

— Надеюсь, мы еще увидимся. И желаю вам найти ее. Если она придет сюда или ко мне, я вам позвоню. Вы сказали, гостиница «Меркатор»?

— Да, на улице Гей-Люссака.

Боб подозвал Люсьенну и расплатился. В дверях ему пожал руку хозяин.

— Удачи.

Никто над ним не смеялся, во всяком случае, здешние люди сохранили добрые воспоминания об Одиль.

Он вернулся в гостиницу пешком. Конечно, образ сестры в его мозгу делался все точнее. Он сознавал, что до сих пор не знал ее по-настоящему. А между тем они ведь прекрасно ладили друг с другом. Неужели узнать по-настоящему кого-нибудь из членов его семьи невозможно?

Он воображал ее обнаженной в постели на улице Муфтар, как она просит, чтобы ей играли на гитаре, и слушает, уставившись в потолок.

Для него не являлось тайной, что она уже сменила несколько любовников, и он подозревал, что она фригидна.

Чего ей хотелось, так это говорить, говорить с кем-нибудь, кого она не знала и кто слушал ее с интересом.

Она была не уверена в себе. Или, вернее, когда как: в иные моменты ее излишняя самоуверенность кружила ей голову. Ей было необходимо найти способ проявить свои чувства, самоутвердиться, показать, что она необыкновенная девушка.

После чего наступал приступ самоуничижения, как тот, когда она написала письмо, которое отправила ему. У себя в номере он перечел его. Теперь, из-за рассказа музыканта, оно взволновало его больше, чем в первый раз.

Его окружало пять миллионов человеческих существ, а он искал среди них одно — девушку, которая не хотела, чтобы ее нашли, которая, возможно, была уже мертва.

Почему она не хотела, чтобы ее тело нашли? Не было ли это своего рода вызовом? И как она рассчитывала взяться за такое дело?

В конце концов он заснул. Когда он проснулся, утро было в самом разгаре, над городом стоял легкий желтоватый туман. Он брился, когда вдруг зазвонил телефон.