Кабачок нью-фаундлендцев - Сименон Жорж. Страница 16

Глава 8

Пьяный матрос

Незадолго до полуночи Мегрэ вышел из больницы. Он подождал там, пока из операционной нe вынесли носилки, на которых под белой простыней лежало что-то длинное.

Хирург мыл руки. Сестра убирала инструменты.

— Попробуем спасти, — ответил хирург комиссару. — Кишечник пробит в семи местах. Рана, можно сказать, паршивая. Еле привели все в порядок. — И он указал на ведра, полные крови, ваты, пропитанной дезинфицирующими средствами. — Здорово пришлось поработать, честное слово.

Персонал был в прекрасном настроении — врачи, сестры и сиделки. Им принесли раненого в тяжелейшем состоянии, грязного, с распоротым и обожженным животом, с обрывками одежды, прилипшими к мясу. Теперь на носилках уносили совершенно чистое тело. Живот был аккуратно зашит.

Дальше будет видно. Может быть, Ле Кленш придет в себя, а может, и нет. В больнице не пытались узнать, кто он такой.

— У него в самом деле есть шанс выкарабкаться?

— Почему бы нет? На войне мы и не такое видели.

Мегрэ немедленно позвонил в гостиницу «Взморье», чтобы успокоить Мари Леоннек. Теперь он уходил из больницы. Дверь бесшумно закрылась за ним — она была хорошо смазана. Вокруг ночь, пустынная улица, маленькие домики обывателей.

Не сделал комиссар и десяти шагов, как перед ним выросла фигура, отделившаяся от стены. При свете фонаря возникло лицо Адели, она в упор спросила:

— Он умер?

Адель, наверное, прождала здесь несколько часов. Лицо у нее осунулось, кольца волос на висках развились.

— Еще нет, — в тон ответил Мегрэ.

— Но умрет?

— Может быть, да, может быть, нет.

— Вы думаете, я сделала это нарочно?

— Я ничего не думаю.

— Это ведь неправда! — Комиссар продолжал шагать. Она шла за ним, и ей приходилось идти очень быстро.

— Сознайтесь, в сущности, он сам виноват. Мегрэ сделал вид, что даже не слушает ее, но она упрямо продолжала:

— Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. На борту он уже чуть ли не говорил о том, что женится на мне. Ну а затем, на берегу… — Она не отступала. Казалось, ею владела повелительная потребность говорить. — Если вы думаете, что я пропащая девка, значит, вы меня не знаете. Но только бывают такие минуты… Послушайте, господин комиссар, вы должны все-таки сказать мне правду. Я знаю, что значит пуля. В особенности если выстрел в упор, в живот. Ему вскрыли брюшную полость? Да?

Чувствовалось, что она бывала в больницах, слышала разговоры врачей, знала людей, в которых не раз стреляли из револьвера.

— Операция удалась? Говорят, это зависит от того, что он ел, перед тем как его ранило…

Это был не мучительный страх. Это было ожесточенное упорство, которое не останавливалось ни перед чем.

— Вы не хотите мне отвечать? Однако же вы прекрасно поняли, почему я тогда так взбесилась. Гастон — подонок, и я никогда его не любила. А вот этот…

— Возможно, он будет жить, — отчеканил Мегрэ, глядя женщине в глаза. — Но если драма, происшедшая на «Океане», не разъяснится до конца, радости ему от жизни будет мало.

Он ждал, что она что-нибудь скажет, вздрогнет. Она лишь опустила голову.

— Вы, конечно, думаете, что мне все известно. Поскольку оба они были моими любовниками. И все-таки клянусь вам… Нет, вы не знали капитана Фаллю. А значит, не можете понять. Он был влюблен, это точно. Приезжал ко мне в Гавр. И ясное дело, такая страсть, в его возрасте, немного подействовала на рассудок. Но это не мешало ему быть предельно дотошным во всем, прекрасно владеть собой, а что касается порядка, так это был просто маньяк. Я до сих пор не понимаю, как это он решился спрятать меня на борту. Но знаю наверняка, что едва судно вышло в море, как он возненавидел меня. Характер его сразу изменился.

— Однако радист-то вас тогда еще не видел.

— Нет. Он увидел меня лишь на четвертую ночь, я вам уже говорила.

— Вы уверены, что в характере Фаллю еще до этого появились странности?

— Может быть, не до такой степени. А потом были дни, когда это становилось невероятным, когда я думала, не сошел ли он с ума.

— И вы совсем не подозревали, в чем причины такого поведения?

— Я думала об этом. Иногда мне казалось, что у них с радистом существует какая-то тайна. Я даже думала, уж не занимаются ли они контрабандой… Нет, больше меня на траулер не затащат! Подумайте, все это длилось три месяца и чем закончилось! Одного убили, едва пришли в порт. Другой… Это правда, что он жив?

Они дошли до набережной, и женщина колебалась, идти ли ей дальше.

— А где Гастон Бюзье?

— В гостинице… Он прекрасно знает, что сейчас не время мне надоедать: я его за одно слово могу выставить.

— Вы сейчас пойдете к нему?

Она пожала плечами, что означало: «А почему бы и нет?»

Однако к ней вдруг вернулось кокетство. Прежде чем уйти, она прошептала с неловкой улыбкой:

— Благодарю вас, комиссар. Вы были так добры ко мне. Я…

Это было приглашение, обещание.

— Ладно! Ладно! — проворчал он, удаляясь. И толкнул дверь «Кабачка ньюфаундлендцев».

В ту минуту, когда он взялся за ручку двери, из кафе шел такой шум, словно говорили одновременно человек двенадцать. Как только дверь отворилась, моментально воцарилось полное молчание. А между тем в зале было больше десяти человек, две или три группы людей, которые перед тем, несомненно, переговаривались.

Хозяин вышел навстречу Мегрэ, не без некоторого стеснения пожал ему руку.

— Правда ли, что тут рассказывают? Правда, что Ле Кленш выстрелил в себя из револьвера?

Посетители пили, делая вид, что разговор их не интересует. Здесь были Малыш Луи, негр, бретонец, главный механик траулера и несколько других, которых комиссар уже запомнил.

— Правда, — отозвался Мегрэ. И заметил, что главный механик беспокойно заерзал на обитой вельветом банкетке.

— Ну и плавание! — проворчал кто-то в углу с ярко выраженным нормандским акцентом.

Его слова, должно быть, очень хорошо выразили общее мнение, потому что головы присутствующих опустились, кто-то ударил по мраморному столику кулаком, а чей-то голос, как эхо, повторил:

— Да, хуже не бывает!

Но тут Леон кашлянул, призывая клиентов к осторожности, и показал им на моряка в красном свитере, который одиноко сидел и пил в углу.

Мегрэ сел возле стойки и заказал коньяк с водой.

Все замолчали. Каждый старался для вида чем-то заняться. И Леон, как ловкий режиссер, предложил самой многолюдной группе:

— Хотите домино?

Это был способ произвести шум, занять руки. Домино, повернутые вверх черной стороной, были смешаны на мраморной доске столика. Хозяин сел возле комиссара.

— Я заставил их замолчать, — прошептал он, — потому что тот тип в левом углу — отец парнишки. Понимаете?

— Какого парнишки?

— Юнги Жана Мари. Того, что упал за борт на третий день плавания.

Этот человек прислушивался. Если он и не различал слов, он понял, что речь идет о нем. Он сделал знак официантке наполнить его стопку и, сморщившись, залпом осушил ее.

Он был пьян. Его выпуклые светло-голубые глаза уже помутнели. Комок жеваного табака оттопыривал левую щеку.

— Он тоже ходил к Ньюфаундленду?

— Прежде ходил. Теперь у него семеро детей, и зимой он ловит сельдь. Зимой ведь плавание короче: сначала месяц, потом все меньше и меньше, по мере того как рыба спускается к югу.

— А летом?

— Летом он рыбачит самостоятельно, ставит тройные сети, клетки для ловли омаров.

Человек этот сидел на той же скамье, что и комиссар, только с другого края. Мегрэ наблюдал за ним в зеркало. Он был маленького роста, широк в плечах. Типичный моряк с Севера — коренастый, упитанный, с короткой шеей, розовой кожей, светлой бородой. Как и у большинства рыбаков, руки его были покрыты шрамами от фурункулов.

— Он всегда так много пьет?

— Они все пьют. Но особенно он напивается с тех пор, как погиб парнишка. Ему очень тяжело видеть «Океан».