Мегрэ и старики - Сименон Жорж. Страница 8
Священник согласился с мнением принца. Из-за любви нельзя допустить, чтобы угасло славное имя, встречавшееся на страницах истории Франции на протяжении пяти веков.
«Я поняла свой долг…»
Жертва была принесена, и родился сын Филипп.
Она сообщила о его рождении короткой фразой, которая изумила Мегрэ:
«Слава Богу, это мальчик!..»
Не означало ли это, что, если бы родилась девочка, ей пришлось бы начинать все сначала? А если бы снова и снова рождались девочки?
— Ты это читал?
— Да.
Оба они были во власти какого-то непонятного состояния, так как оба привыкли к суровой действительности, к страстям, которые завершались трагедиями и ими приходилось заниматься на набережной Орфевр.
Еще бы немного, и Мегрэ засунул бы все эти письма в шкаф с зелеными занавесками на застекленных дверях, проворчав при этом: «Сколько глупостей!»
В то же время он проникся каким-то уважением, почти нежностью, которую старался подавить.
— Ты этому веришь?
Снова герцоги, принцы, свергнутые короли, встреченные в Португалии. Потом путешествие в Кению вместе с мужем, затем в Соединенные Штаты, где Изабель чувствовала себя растерянной из-за суровости тамошней жизни.
«…Чем больше он взрослеет, тем больше походит на вас. Не чудо ли это? Возможно, это Небеса воздают нам за принесенную жертву? Юбер тоже замечает это сходство и смотрит на ребенка как-то по-своему…»
Во всяком случае, Юбер больше не был допущен на супружеское ложе, но и не искал утех на стороне.
В письмах он был теперь не Юбер, а просто Ю.
«У бедного Ю. появилось увлечение, и я подозреваю, что оно причиняет ему страдания. Он худеет на глазах и становится все более нервным…»
Такие «увлечения» стали появляться через каждые пять-шесть месяцев. Арман де Сент-Илер со своей стороны не должен был пытаться заверять ее в своем целомудрии.
К. примеру, Изабель писала ему:
«Надеюсь, что турецкие женщины не такие дикие, как о них говорят, а их мужья не такие свирепые…»
И добавляла:
«Будьте благоразумны, друг мой. Каждое утро я молюсь за вас…»
Когда он работал в посольстве на Кубе, а потом был послом в Буэнос-Айресе, ее беспокоили женщины с испанской кровью.
«Они так красивы! А я здесь, так далеко, содрогаюсь от мысли, что в один прекрасный день вы влюбитесь…»
Она проявляла заботу о его здоровье.
«Вы все еще страдаете из-за фурункулов? Представляю, как при такой жаре они должны…»
Она знала Жакетту.
«Я написала Жакетте и сообщила ей рецепт миндального торта, который вы так любите…»
— Разве она не обещала мужу больше не видеться с Сент-Илером? Послушай это…
«Какое неописуемое и в то же время мучительное счастье я испытала вчера, когда издали увидела вас в Опере… Мне так нравятся ваши седые виски и легкая полнота, которая придает вам такой достойный вид…
Весь вечер я гордилась вами…
Только вернувшись на улицу Варенн и посмотревшись в зеркало, я ужаснулась… Как мне удавалось не разочаровывать вас?.. Женщины быстро увядают, и вот я уже почти старуха…»
Таким образом, они виделись издали неоднократно.
И даже назначали друг другу что-то вроде свиданий.
«Завтра около трех часов я буду гулять с сыном в парке Тюильри…»
Сент-Илер, со своей стороны, прогуливался у нее под окнами в заранее условленное время.
По поводу ее сына, когда ему было лет десять, была написана характерная фраза, которую Мегрэ зачитал вслух:
— «Филипп, увидев снова, что я пишу, простодушно спросил: „Опять пишешь своему возлюбленному?“
Мегрэ вздохнул, вытер пот со лба и перевязал бечевкой пачки писем.
— Попытайся соединить меня с доктором Тюделем.
Нужно было опереться на твердую почву. Письма вернулись на свое место в шкафу, и Мегрэ сказал себе, что больше к ним не прикоснется.
— Он у телефона, шеф…
— Алло! Доктор… Да, Мегрэ… Вы закончили десять минут назад?.. Нет, разумеется, я не требую от вас всех подробностей… — Слушая доктора, он что-то черкал в блокноте Сент-Илера. — Вы уверены? Вы уже отправили пули Гастинну-Ренетту? Я позвоню ему попозже…
Спасибо… Будет лучше, если вы отправите ваше заключение судебному следователю… Ему это будет приятно… Еще раз благодарю…
Он стал ходить по комнате, заложив руки за спину и останавливаясь время от времени у окна, чтобы выглянуть в сад, где по лужайке скакал дрозд.
— Первая пуля, — объяснял он Жанвье, — поразила его спереди почти в упор… Это пуля калибра 7,65… У Тюделя нет еще опыта доктора Поля, но он почти уверен, что она была выпущена из автоматического браунинга… На одном доктор настаивает категорически: первая пуля вызвала почти мгновенную смерть. Тело наклонилось вперед и соскользнуло из кресла на ковер…
— А откуда он это знает?
— Потому что другие выстрелы были произведены сверху вниз.
— Сколько пуль?
— Три. Две в животе и одна в плече. — Он смотрел на кое-как помытый ковер, где еще различались контуры кровавых пятен. — Или же убийца хотел удостовериться, что жертва мертва, или находился в таком возбужденном состоянии, что продолжал стрелять машинально. Соедини-ка меня с Мерсом.
Утром он был так поглощен странностью этого убийства, что не мог сам заниматься уликами и перепоручил это специалистам из отдела установления личности.
— Мере?.. Да… Что вам удалось узнать?.. Разумеется. Сначала скажите мне, вы нашли гильзы в кабинете? Нет?.. Ни одной?..
Это было любопытно и, похоже, говорило о том, что убийца знал, что ему никто не помешает после четырех оглушительных выстрелов отыскать на полу гильзы.
— А что на дверной ручке?
— Единственные более или менее четкие отпечатки принадлежат служанке.
— А на стакане?
— Отпечатки покойного.
— На столе, на мебели?
— Ничего, шеф. Нигде нет чужих отпечатков, только ваши.
Две детали на первый взгляд противоречили друг другу. Убийца продолжал стрелять в покойника, в неподвижного человека с простреленной головой, представлявшего жутковатое зрелище.
Судебный врач утверждал, что после первого выстрела труп уже лежал на полу, где его и обнаружили.
Значит, убийца, находившийся, вероятно, с другой стороны стола, обошел его, чтобы снова стрелять — раз, другой, третий — сверху вниз и с очень близкого расстояния, около пятидесяти сантиметров, как считал доктор Тюдель.
С такого расстояния не нужно было целиться, чтобы попасть в определенную точку. Иными словами, в грудь и живот стреляли напрасно?
Это наводило на мысль о жажде мести или необыкновенной степени ненависти.
— Ты уверен, что в квартире нет оружия? Ты все обыскал?
— Смотрел даже в камине, — ответил Жанвье.
Мегрэ тоже искал этот пистолет, о котором говорила, правда, весьма туманно, старая служанка.
— Пойди спроси у полицейского, который стоит у дверей, какой пистолет у него на поясе. — Многие сержанты наружной службы были вооружены именно пистолетами калибра 7,65. — Пусть даст его тебе на минутку.
Он тоже вышел из кабинета, пересек коридор, толкнул дверь кухни, где на стуле очень прямо сидела Жакетта Ларрье. Глаза у нее были закрыты, и казалось, она спит.
Дверь скрипнула, и она вздрогнула.
— Пройдите со мной.
— Куда?
— В кабинет. Хочу задать вам несколько вопросов.
— Я вам уже сказала, что ничего не знаю.
Войдя в кабинет, она осмотрелась, словно убеждаясь, что все на своем месте.
— Садитесь.
Она колебалась, потому что наверняка не привыкла садиться в кабинете хозяина.
— На этот стул, пожалуйста…
Она подчинилась неохотно и посмотрела на комиссара еще более недоверчиво. Вернулся Жанвье с пистолетом в руке.
— Дай его ей.
Она отказывалась взять его, открыла рот, чтобы что-то сказать, потом закрыла, и Мегрэ готов был поклясться, что у нее чуть не вырвалось: «Где вы его нашли?»
— Такое оружие было у графа?
— Кажется, да.
— Возьмите его в руку. Он весил примерно столько же?