Мегрэ и труп молодой женщины - Сименон Жорж. Страница 17

— Я рассказываю так подробно, потому что знаю, что вы любите увидеть все своими глазами, а поскольку не можете приехать…

— Дальше.

— Во-первых, я узнал, откуда она родом. Ее отец был учителем в каком-то городишке в департаменте Верхняя Луара. Когда ей было восемнадцать, уехала в Париж и два года была статисткой в театре «Шатле». В конце концов ей поручили маленькие танцевальные партии в «Восьмидесяти днях вокруг света» и «Мишель Строганофф». Потом перешла в Фоли-Бержер. Затем выехала с труппой на первые гастроли в Южную Америку, где пробыла несколько лет. Невозможно узнать точные даты. Путается без конца. Вы меня слышите? Я еще раз подумал, не наркоманка ли. Но, присмотревшись, понял, что не в этом дело. Она просто неумна, а может быть, и не совсем нормальна.

— Замуж не вышла?

— К этому и веду. Ей было около тридцати, когда начала выступать в кабаре на Востоке. Это было еще перед войной. Моталась по Бухаресту, Софии, Александрии. Несколько лет жила в Каире и, кажется, добралась даже до Эфиопии. Все это я должен был вытягивать из нее клещами. Расселась в кресле, растирая опухшие ноги, и попросила позволения распустить корсаж. Если вкратце…

Эти слова напомнили Мегрэ тетку Жанны Арменье, мадемуазель Поре, и ее бесконечный монолог.

Мадам Мегрэ смотрела на мужа из-под полуопущенных век.

— Именно в Константинополе, когда ей было тридцать восемь, она познакомилась с неким Ван Крамом.

— Как его звали?

— Юлиус Ван Крам. Вероятно, голландец. Из того, что она о нем рассказала, следует, что он выглядел как настоящий джентльмен и жил в «Пера-Паласе».

Мегрэ наморщил лоб, пытаясь вспомнить, с чем ассоциируется у него эта фамилия. Он был уверен, что слышит ее не в первый раз.

— Сколько лет ему может быть, этому Ван Краму?

— Он был намного старше. В то время ему было под пятьдесят. Значит, сейчас ему почти семьдесят.

— Он жив?

— Не знаю. Я стараюсь рассказывать все по порядку, чтобы ничего не забыть. Она показала мне свою фотографию тех лет. Должен признаться, что это была интересная женщина, в полном расцвете, весьма приятной наружности.

— Чем занимался Ван Крам?

— Думаю, что ее это не очень интересовало. Владел несколькими языками, прекрасно — английским и французским. Также немецким. Бывал на приемах в различных посольствах. Влюбился в нее, и вскоре они зажили вместе.

— В «Пера-Паласе»?

— Нет. Он снял для нее апартаменты недалеко от отеля. Пусть месье на меня не сердится, что не знаю подробностей. Если бы вы знали, сколько труда мне стоило вытянуть из нее хотя бы эту информацию! Все время возвращалась к истории какой-то женщины из кабаре, все время восклицала: «Знаю, что вы считаете меня плохой матерью!». Предложила мне выпить с ней ликера. Если не наркоманка, то, наверное, часто прикладывается к бутылке. «Никогда перед игрой! У стола тоже не пью! Самое большое — капельку потом, для успокоения нервов!»

Объяснила мне, что из всех занятий, которым предаются люди, игра — наиболее изматывающее. Но вернемся к Ван Краму. Через несколько месяцев она поняла, что беременна. Это случилось с ней в первый раз. Не могла в это поверить. Рассказала об этом любовнику, уверенная, что он предпочтет, чтобы она избавилась от ребенка

— И была готова это сделать?

— Сама не знает. Говорит об этом, как о злой шутке, которую с ней сыграла судьба. «Могла забеременеть сто тысяч раз, но случилось это как раз тогда, когда мне исполнилось тридцать восемь». Это дословно. Ван Крам и глазом не моргнул. А через несколько недель предложил ей выйти за него замуж.

— Где они поженились?

— В Константинополе. Это отдельная история. Думаю, что она его в самом деле любила. Повез ее в какую-то контору, она не знает, куда именно, там они подписали какие-то документы, поклялись друг другу в любви и верности, и им объявили, что они — муж и жена. Через несколько дней он предложил поехать во Францию.

— Вместе?

— Да. Сели на итальянский пароход, идущий в Марсель.

— Удостоверение личности у нее на имя Ван Крам?

— Нет. Я спрашивал ее об этом. У них не было времени выправить новое удостоверение. Две недели жили в Марселе, потом переехали в Ниццу. Там появился на свет ребенок.

— Жили в гостинице?

— Сняли очень удобную квартиру близ Променад Дезанглэ. Через два месяца Ван Крам вышел за сигаретами и не вернулся. С тех пор она его не видела.

— И не получала никаких известий?

— Он часто писал: из Лондона, из Копенгагена, из Гамбурга, из Нью-Йорка — и каждый раз присылал деньги.

— Много?

— Иногда много, иногда мало. Просил, чтобы писала о себе, а прежде всего о дочурке.

— Она делала это?

— Да.

— Всегда «до востребования», правда?

— Да. Тогда она и начала играть. Дочка росла, уже ходила в школу…

— …И никогда не видела своего отца?

— Ей было два месяца, когда он исчез, и с того времени не показывался во Франции. Ей ничего о нем не было известно. Последний перевод, год назад, был весьма значительным, но мать проиграла все за одну ночь.

— Неужели Ван Крам не спрашивал ее, где дочь? Он знал, что она в Париже?

— Да. Но мать не знала адреса.

— Это все, старик?

— Почти. Думаю, что она была не совсем откровенна, когда говорила что ей ничего не известно, каким образом ее муж зарабатывает на жизнь О чуть было не забыл о самом важном… Когда несколько лет назад ей нужно было продлить свое удостоверение личности, ей захотелось, чтобы его выписали на фамилию Ван Крам. У нее потребовали свидетельство о браке. Предъявила свой единственный документ, составленный на турецком языке. Его старательно исследовали, отправляли даже в турецкое консульство. Затем сообщили, что этот документ не имеет никакого юридического смысла и что она никогда не была замужем.

— Она очень огорчилась?

— Нисколько. Ничего не может выбить ее из колеи, за исключением того, что красное выходит двенадцать раз подряд, когда она сделала двойную ставку на черное. Слушаешь ее, и кажется, что она живет в каком-то нереальном мире. Когда я рассказал ей о дочери, ни на секунду не потеряла самообладания. Сказала только: «Надеюсь, она не очень мучилась…»

— Конечно, ты сейчас пойдешь спать?

— Если бы! Должен мчаться в Жуан-ле-Пен, где в казино накрыли какого-то афериста. Я вам еще нужен, патрон?

— Пока нет. Хотя подожди… Не показала ли она тебе фотографию своего экс-муженька?

— Я просил ее об этом. Она сказала, что в доме была только одна фотография, это она сняла его, а он об этом даже не подозревал, так как у него был какой-то комплекс: он терпеть не мог фотографироваться. Наверное, уезжая в Париж, дочь забрала ее с собой, так как фотография исчезла.

— Спасибо.

Мегрэ положил трубку и вместо того, чтобы погасить свет и попытаться уснуть, встал, чтобы закурить.

Вдова Кремье вспоминала о фотографии, которую ее квартирантка носила в бумажнике, но он слишком много думал в то время о самой девушке, чтобы обратить на это внимание.

Мегрэ стоял посреди комнаты в пижаме и домашних туфлях на босу ногу. Жена предпочитала ни о чем не спрашивать. Может быть, под впечатлением недавнего сна, он подумал о Лоньоне, Несколько часов назад, не придавая этому никакого значения, пообещал ему: «Буду вас обо всем информировать».

Существование Юлиуса Ван Крама могло принципиально изменить ход расследования.

— Позвоню ему рано утром, — прошептал он.

— Ты что-то сказал?

— Ничего. Сам с собой разговариваю.

Он нашел номер телефона Растяпы с площади Константэн-Пекер. Во всяком случае Лоньону не придется потом ни в чем его упрекать.

— Алло! Могу я попросить вашего мужа. Извините, что разбудил мадам, но…

— Я не спала. Целыми ночами не могу сомкнуть глаз. Засыпаю только на час-другой, — ответила мадам Лоньон, раздраженным и как бы плачущим голосом.

— Говорит комиссар Мегрэ.

— Я узнала месье по голосу.

— Я хотел бы переговорить с вашим мужем.