Плюшевый мишка - Сименон Жорж. Страница 7

Пятая разродилась двумя близнецами почти в полночь, так что были затруднения — каким числом их регистрировать.

Другая пациентка — первородящая — мучилась схватками с утра и совсем пала духом; Шабо тоже считал, что роды затянулись, и много раз уходил прилечь. Наконец в четыре часа она разродилась, и вскоре большая часть персонала исчезла, коридоры опустели и погрузились в тишину, едва освещенные ночными светильниками.

В ту ночь он выпил не то два, не то три стаканчика коньяка. Только он успел запереть шкаф и переодеться, как сообразил, что уже давно слышится раздражительный звонок. Машинально взглянул на табло. Звонила девятая очень требовательная пациентка: она родила шесть дней назад и без конца требовала санитарку по любому поводу.

На найдя санитарки, он зашел в конец коридора, в заднюю часть здания, где находилось дежурное помещение для персонала. Комнату освещал только слабый свет из коридора. На смятой постели он разглядел белокурые волосы и лицо спящей (почти детское личико, с удивлением отметил он); от сна ее щеки разгорелись жарким румянцем.

Девушка была ему незнакома. Должно быть, недавно в клинике, может быть, даже это ее первое дежурство. Как часто бывает, когда дежурят ночью, под голубым халатом, распахнувшимся сверху до пояса, на ней больше ничего не было.

Сколько бы ни перебирал он свои воспоминания почти пятидесятилетнего мужчины, никогда еще не встречал он настолько восхитительной и волнующей картины. Чувствовалось, что девушка достигла самых глубин здорового сна, чуть надутая нижняя губка сложилась в блаженную гримаску.

Когда он склонился над ней и тронул за плечо, она не проснулась.

Только затрепетала всем телом, словно его прикосновение вошло в ее сон и растворилось в нем.

Кто поверит ему сегодня, если он скажет, что испытывал нежность к ней? И все же его движения были исполнены нежности, когда он раздвинул края халата, чтобы высвободить ее груди. Тяжелыми и жаркими были они под его ладонями, и она снова вся затрепетала, но на этот раз неясная улыбка озарила ее лицо.

Прошли месяцы, а он и сегодня не может сказать, понимала ли она в ту ночь, что с нею происходит. Шелковистой была ее кожа, кожа блондинки, и, лежа во влажной постели, девушка казалась такой невинной, что напомнила ему толстого плюшевого мишку, с которым дети любят спать в обнимку.

Он не искал оправданий и не пытался объяснить свой поступок. В глубине души, перед лицом своей совести он был уверен в одном: никогда в жизни он не был так чист, как тогда, с нею.

И сама она, чувствуя, как он прижимается к ней, раскрывала объятия, раздвигала колени, не переставая улыбаться, не подымая ресниц. Затем с легким стоном раскрылись ее губы, затрепетали веки, но ни разу не удалось ему заметить блеснувшего из-под них взгляда.

В тот миг, когда он на цыпочках выходил из комнаты, она одним движением перевернулась на живот и снова уснула глубоким сном.

Из девятой по-прежнему звонили с краткими перерывами. Он нашел наконец мадмуазель Бланш — она выходила из другой палаты. Он слукавил:

— Можно подумать, что на дежурстве никого нет.

— Иду! — откликнулась она, хотя это не входило в ее обязанности.

До конца недели он не встречал нигде Плюшевого Мишку и, только столкнувшись с девушкой в палате у больной, догадался по ее акценту, что она из Эльзаса и в Париже недавно.

Она залилась румянцем, не смея взглянуть ему в лицо.

И он почему-то был уверен, что она не сердится на него, напротив испытывает к нему благодарность.

Как почти весь персонал клиники, она работала неделю в дневную смену, неделю — в ночную. Когда настала ее очередь ночных дежурств, Шабо подстерег удобный случай. Разумеется, они встречались в коридорах и в палатах. Она, со своей стороны, тоже делала все, и чтобы их почти несбыточная встреча повторилась. И тем не менее это произошло только через месяц.

Когда он во второй раз подошел к ее постели, лукавое выражение ее лица убедило его, что она не спит. И ни один из них не сказал ни слова, может быть, из опасения, что их услышат, но под конец она все же открыла глаза и, когда он уже уходил, схватила его руку и поцеловала ее.

На той же неделе им еще дважды представился случай, две ночи подряд, и никогда еще Шабо не чувствовал в себе такой легкости. Для него это было чудом, нежданным подарком — первым щедрым подарком за всю его жизнь, ему даже случалось два-три раза украдкой забежать в комнату сына, чтобы погладить по головке плюшевого медвежонка, которого Давид все еще держал в игрушках.

В следующую неделю он не встречал эльзаску в клинике ни днем ни ночью, а спросить о ней не посмел. У персонала определенный график летних отпусков, и вполне вероятно, что она была в отпуске.

Однако он что-то заподозрил и порой незаметно наблюдал за Вивианой, пытаясь найти в ней какие-то перемены, хотя бы незначительные. Та, со своей стороны, тоже, по-видимому, изучала его, и когда их взгляды встречались, она первая отворачивалась.

Он выждал три недели, прежде чем обратиться — не к секретарше, нет! а к мадмуазель Роман:

— А что произошло с той молоденькой санитаркой с эльзасским акцентом?

Он произнес слова небрежно, уголком рта, как бы не придавая значения такой мелочи, и реакция директрисы поразила его.

У нее был такой вид, точно она с неба свалилась, затем вдруг сделалась ужасно подозрительной:

— А разве вам мадмуазель Вивиана ничего не говорила? Ведь именно она получила об этой особе самые неблагоприятные сведения и сообщила мне, что на прежнем рабочем, месте та проявила себя непорядочно. Я думала, вы в курсе. У меня даже сложилось впечатление, что именно вы распорядились рассчитать ее.

Стоило ли предъявлять претензии Вивиане? Он предпочел промолчать. Директриса, вероятно, поставила ее в известность об этом разговоре, и, таким образом, каждый из них знал, что другой все знает. Внешне в их отношениях ничего не изменилось, и много раз, вместо того чтобы вернуться домой, он проводил остаток ночи у Вивианы, на Сиамской.

С нею у него было все-таки еще не так, как стало с Кристиной. Что-то очень неясное по-прежнему связывало их — то ли своего рода сообщничество, то ли просто Шабо испытывал постоянную потребность в том, чтобы рядом с ним всегда кто-то был, а искать другого спутника было лень.

И перед нею он тоже виновен, как виновен перед женой: ведь из-за него Вивиана никогда не знала, что значит жить нормальной жизнью — по крайней мере в глазах людей. Он был преступником по отношению и к детям, и к Плюшевому Мишке, и, в конечном счете, ко всем людям — хотя бы потому, что представал пред ними совсем другим человеком, не таким, каким был в действительности.

Он жил среди них, но не с ними. Именно потому, что он был сам по себе, не имея никого близкого, ничто не помешает ему в один прекрасный день уйти, когда жизнь станет совсем уж невыносимой.

И потому он не вмешался в то утро, когда, стоя у этого самого окна, увидел, как его эльзаска входит в ворота и подымается по ступеням; в тот день, в обычной городской одежде, она была похожа на бедную деревенскую девушку.

Он выжидал, что за этим последует, предвидя, что ей не удастся проникнуть к нему — и в самом Деле, через несколько минут она вышла.

В последний раз он видел ее спустя месяца два, вернее» едва разглядел ее в ночной тьме, сквозь струи грозового дождя. Он спешил укрыться в машине вместе с Вивианой и уже открыл дверцу, когда из тени появилось лицо; приблизился силуэт, кажется, протянулась рука — поздно! После секундного колебания он захлопнул за собой дверцу, и Вивиана включила мотор.

На сей раз секретарша уронила:

— Это интриганка.

Он промолчал. Ответить? Чего ради? Заставить Вивиану вернуться? Разыскать девушку во тьме и объясняться с нею под вспышки молний и удары грома, под проливным дождем?

Да и какие тут могут быть объяснения? Что он потом будет с ней делать? У него не было уверенности, что Вивиана так уж не права.