На морских дорогах - Бадигин Константин Сергеевич. Страница 20

Стрелка динамометра уходила дальше и дальше.

Наконец боцман не выдержал:

— Константин Сергеевич, не верьте этой штуке! Подведет проклятый безмен! Останемся без троса…

Я волновался не меньше Буторина. Риск был большой, но опыт надо было довести до конца.

— Еще пятьдесят!

Боцман бросил на меня укоризненный взгляд и, безнадежно махнув рукой, отпустил рычаг. С отчаянным грохотом лебедка сбросила в воду новые 50 метров троса. Стрелка безмена снова увеличила показание.

4410 метров! И все еще нет дна? Что, если и в самом деле этому старому безмену нельзя доверять? Ведь в прошлый раз трос лег на дно на глубине 4400 метров.

— Еще пятьдесят!

Цифры на блок-счетчике мелькали все быстрее: 4420… 4430… 4440… 4450…

Боцман затормозил. В тот момент, когда счетчик показал, что под водой уже 4460 метров троса, стрелка динамометра прыгнула к рекордной цифре — 310 фунтов. Никаких признаков прикосновения к грунту!

— Давайте еще пятьдесят!

Боцман взмолился:

— Нельзя больше, Константин Сергеевич! Оборвет, верное слово, оборвет. Без троса останемся…

И все же опыт следовало закончить, и я повторил:

— Еще пятьдесят!

Буторин отпустил тормоз. Трос пошел еще глубже. Барабан глухо ревел, вся лебедка ходила ходуном. Боцман приговаривал:

— Вот оборвется… Вот оборвется… 4510 метров!

Я посмотрел на диск безмена. И — какая радость! — стрелка, его неожиданно качнулась в противоположную сторону и остановилась на цифре 270.

— Груз на грунте! — крикнул я Буторину. — Приготовиться к выбиранию лотлиня!

Я с большим волнением ждал, пока закончатся все приготовления к выбиранию троса. Ведь показание динамометра могло уменьшиться и по другой причине: что, если конец троса с трубкой Экмана и новеньким линем, не выдержав тяжести, оборвался?

В 4 часа дня мы наконец начали выбирать лотлинь. И сразу же, как только счетчики отсчитали 20 метров, стрелка безмена резко подпрыгнула — ее показание в один миг увеличилось на 30 фунтов. Я с облегчением вздохнул: теперь уже было ясно, что там, под водой, все в порядке. Такой скачок — верное свидетельство отрыва от грунта.

Для памяти я записал в тетрадке:

«16 часов 05 минут. Длина вытравленного троса — 4490 метров. Показание безмена — 270 английских фунтов. Угол отклонения троса от вертикали — 2°».

Почти два часа вытягивали мы трос из воды. До последнего метра проволочный трос прошел гладко. Затем мы выбрали вручную пеньковый линь, и, наконец, из майны вынырнула трубка. Храпцы были закрыты, как полагается, а сама трубка перепачкана коричневым илом — она на 10 сантиметров вонзилась в мягкое дно океана.

С величайшими предосторожностями извлекли мы из трубки эту первую пробу, взятую нами с соблюдением всех правил. А через полчаса я внес в дневник глубоководных измерений первую запись:

«17 марта 1939 года. Широта 86°25',1, долгота 106°20'. Глубина 4485 метров. Грунт — коричневый ил».

Еще не раз нам предстояло пережить горькое разочарование, еще не одну тысячу метров троса предстояло нам пожертвовать океану. Но с этого дня, с 17 марта 1939 года, мы уже действовали по строго определенным, проверенным на опыте правилам.

И если до этого каждая попытка измерения глубины была целым событием, то уже через два-три месяца глубоководные промеры стали привычным и будничным делом.

Глава девятая. «Седов» готовится к навигации

Понятие весны в высоких широтах Арктики сугубо условно. Мы не видели, как с полей сходит снег, а из-под сугробов показывается черная земля и покрывается робкой нежно-зеленой порослью, не слышали журчания вешних вод и пения первых жаворонков, не ощущали запаха клейких почек березы и клена.

В лучшем случае нам удавалось полюбоваться тощей сосулькой, свесившейся с палубы на солнечной стороне, или осевшим снегом вокруг кучи шлака на льду. В марте, апреле, мае за 86-й параллелью теплым деньком считается такой, когда ртуть в термометре не опускается ниже минус 20 градусов.

Но даже арктическая весна имеет свои преимущества. Только после долгой полярной ночи можно полностью прочувствовать все достоинства солнечного освещения, которое так привычно для жителей средних широт, избалованных ежедневными восходами и закатами. Радуешься и двадцатиградусному морозу, если до этого упорно держались сорокаградусные. Весной обычно успокаиваются льды и можно спать, не опасаясь, что среди ночи раздастся сигнал к авралу.

Наконец, именно весной, когда наступает светлое время, можно широко развернуть научные наблюдения, не рискуя сломать ногу в засыпанной снегом трещине, не опасаясь внезапной встречи с медведем в темноте, не возясь с керосиновыми лампами.

Весна 1939 года застала нас в дальних окрестностях полюса, где меридианы сходятся настолько близко, что натренированный лыжник может за день пересечь добрый десяток их, — всего 4 мили отделяют в этих широтах один градус долготы от другого. Вот почему при хорошем восточном ветре меридианы «мелькают» мимо иллюминаторов «Седова», словно верстовые столбы: за один лишь апрель мы продвинулись по долготе более чем на 25° — от 107-го меридиана до 81-го.

Надо было спешить с развертыванием научных наблюдений: мы хотели извлечь максимум пользы из пребывания за 86-й параллелью, за меридианом Земли Франца-Иосифа льды неизбежно потянут нас на юго-запад.

Вот почему морозные весенние дни 1939 года были заполнены особенно напряженной деятельностью коллектива «Седова». Никогда еще научные наблюдения не велись на корабле с таким размахом и с такой интенсивностью, как теперь. Чтобы дать представление о своеобразии и особенностях этой поры, я снова вернусь к записям в своем дневнике.

«20 марта. 86°26',3 северной широты, 107°04' восточной долготы. Итак, весна. Стало теплее. Вчера было 40,3 градуса мороза, сегодня — всего 33,6. За одну ночь скачок почти на 7 градусов!

Вчера в кают-компании торжественно сняли отепление с двух иллюминаторов, и свет потоком хлынул в наше закопченное убежище. Все радовались как дети.

Солнце, впервые выглянувшее из-за горизонта всего декаду назад, теперь ходит вокруг «Седова» почти круглые сутки. К сожалению, видеть его удается но часто: облака, туманы и снегопад прячут светило. Все же дневного света вполне достаточно, чтобы как следует осмотреться вокруг.

Мы обнаружили много неожиданностей. В прошлом году с восходом солнца мы увидели вокруг «Седова» грозные ледяные хребты, часто достигавшие высоты в 4—6 метров. Гигантские торосы преграждали все пути: чтобы отойти от корабля на километр в любом направлении, надо было затратить огромные усилия. Теперь же льды выглядят более мирно: большинство торосистых гряд не выше 1,5—2 метров…

Главное для нас в эти дни — выполнение плана научных наблюдений. Только бы хватило сил! План довольно напряженный: для того чтобы к 1 Мая выполнить все, что мы наметили, надо затратить 411 человеко-дней. В нашем же распоряжении их всего 385. Остается рассчитывать только на перевыполнение графиков.

Борьба за поднятие производительности труда и у ворот полюса остается жизненной задачей.

21 марта. Свирепствует пурга. Дует юго-западный ветер силой 7 баллов. Это как раз то, что нам сейчас нужно: он замедлит наше движение к Гренландскому морю и, может быть, еще ближе подвинет нас к полюсу.

Еще одна хорошая новость: сегодня из Москвы вылетел на остров Рудольфа самолет «СССР-Н-171», один из тех, которые летали на Северный полюс. Экипаж будет нести сторожевую вахту, наблюдая за дрейфом «Седова». При первом же сигнале о помощи самолет может вылететь к нам. Командует самолетом наш старый знакомый — Георгий Орлов. Он прилетал к нашему каравану в море Лаптевых, когда с дрейфующих судов снимали часть экипажей.

В машинном отделении кипит работа. Наши механики скоро превратятся в завзятых специалистов приборостроения — они делают решительно все необходимое для научных опытов. Вот далеко не полный список того, что они взялись изготовить до 1 Мая: две трубки для взятия глубин конструкции Токарева, флюгер, новый, стакан для измерения осадков, четыре рейки для измерения таяния льда…»