Рука - Сименон Жорж. Страница 35
Перед отелем «Плацца» стояло несколько извозчиков, поджидавших туристов или влюбленных. У меня мелькнула мысль нанять одного из них. Но Мона ни на что не обращала внимания. Она шла со мной об руку, слегка опираясь на меня.
— Как поживают Милдред и Цецилия?
— Очень хорошо. Они провели каникулы с нами.
Мы совершили несколько экскурсий и даже ездили на Кэйп Код.
Мы медленно приближались к бассейну, где зимой бывает каток и где мы с Рэем, будучи студентами, катались иногда на коньках, когда задерживались в Нью-Йорке.
Я почувствовал на своей руке более сильный нажим руки, затянутой в белую перчатку.
— Мне надо поговорить с вами, Доналд…
Странно! Я ощутил мурашки не на спине, а в голове и спросил совершенно изменившимся голосом:
— Да?
— Мы старые приятели, не так ли?.. Вы — лучший из всех приятелей, которые когда-либо были у меня…
Матери наблюдали за ковыляющими младенцами. Оборванец, которому не на что уж было надеяться, спал на скамейке, и у него был такой несчастный вид, что невольно хотелось отвернуться.
Мы медленно продвигались. Нагнув голову, я уставился на гравий у себя под ногами.
— Вы знакомы с Джоном Фальком?
Я где-то читал о нем. Имя было мне знакомо, но я не мог вспомнить, кто это такой. Да я особенно и не старался. Я ждал приговора. Все это неизбежно и фатально должно было кончиться приговором.
— Он — продюсер двух лучших программ телевидения…
Мне нечего было сказать. Я прислушивался к шумам парка: птичьим и детским голосам, машинам, проезжавшим по 5-й авеню. Я видел уток, одни из которых приглаживали свои перышки, стоя на лужайке, а другие плавали, оставляя за собой на воде треугольный след.
— Мы знакомы друг с другом очень давно. Ему сорок лет. Три года назад он развелся, и у него маленькая дочь…
Очень быстро, как бы желая поскорее разделаться, она прибавила:
— Мы решили пожениться, Доналд…
Я ничего не сказал. Ничего не смог сказать.
— Вы опечалены?
Я чуть не расхохотался над выбранным ею словом. Опечален? Я был оглушен. Я был… Это — необъяснимо. У меня ничего больше не оставалось, да — ничего…
До сих пор оставалось хоть нечто, хоть нечто оставалось. Оставалась Мона, пусть наша связь и была иллюзорной, пусть даже и вопроса не было о любви между нами.
Перед моими глазами встал будуар, движение губ Моны навстречу тюбику губной помады, пеньюар, который с нее соскальзывает…
— Простите меня…
— В чем?
— Я причиняю вам боль… Я ведь чувствую, что причиняю боль…
— Немного, — выдавил я наконец из себя, тоже употребляя до смешного невыразительное слово.
— Надо было давно поговорить с вами об этом. Уже целый месяц я собираюсь. Никак не могла решиться. Мне даже приходило в голову — не познакомить ли вас с Джоном и не спросить ли совета.
Мы не смотрели друг на друга. Она все рассчитала. Затем и привела меня в парк. Прогуливаясь среди публики, невольно станешь сдерживаться.
— Когда вы рассчитываете?..
— О! Не так скоро. Надо многое уладить. Найти новую квартиру — ведь Моника будет жить с нами.
Значит, девочку зовут Моникой.
— Отец добился в суде решения — воспитывать ребенка будет он. Он ее обожает.
Ну разумеется! Разумеется! А в ожидании событий этот Джон Фальк, так ведь он зовется, спал уже с ней на широкой постели в квартире на 56-й улице?
Весьма возможно. По-приятельски, как говорила Мона. Нет, тут уж не по-приятельски, раз они решили пожениться.
— Я в отчаянии, Доналд… Но мы останемся друзьями, не так ли?
А потом что?
— Я говорила о вас с Джоном…
— Вы ему сказали всю правду?
— Почему бы и нет! Он не принимает меня за девственницу…
Это слово в ее устах, произнесенное в солнечном парке, меня шокировало. Клянусь, что я не влюблен в Мону. Никто мне не поверит, но это так.
Она представляет собою для меня не только женщину, это…
Что это? Да ничего! Надо думать, что абсолютно ничего, раз она с такой легкостью оборвала нить.
Она вернется на телевидение. Я увижу ее на экране, сидя в библиотеке у себя в Брентвуде бок о бок с Изабель.
Я подумала, что мы могли бы где-нибудь пообедать, если вы не против…
— Это он должен позвонить вам между двумя и тремя часами?
Да…
— Он знает, что я здесь?
— Да…
— Знает, что вы увели меня в Центральный парк?
— Нет. Эта мысль пришла мне в голову, когда я одевалась.
Одевалась с присущим ей спокойным бесстыдством не передо мной, а в одиночестве или в обществе Жанет.
— Это будет трудно, Жанет…
— Он поймет, мадам…
— Конечно, поймет, но ему это как-никак будет тяжело…
— Если бы пришлось отказываться от всего, что заставляет страдать других…
Мона закурила, искоса поглядывая на меня, и я улыбнулся ей. Во всяком случае, сделал какую-то гримасу, выдавая ее за улыбку.
— Вы будете навещать меня?..
— Не знаю.
Конечно нет. Что общего может у меня быть с господином и госпожой Фальк? Или с девочкой по имени Моника?
У меня и у самого две девочки.
Мне показалось, что солнце начало припекать сильнее, чем в предыдущие дни. Мы вошли в бар отеля «Плацца».
— Два двойных мартини…
Я не спрашивал у нее, что она будет пить. Возможно, когда она с Фальком, то пьет что-нибудь другое. В последний раз я соблюдал нашу традицию.
— Ваше здоровье, Доналд.
— Ваше здоровье, Мона.
Это было всего труднее. Произнеся ее имя, я чуть было по-идиотски не разрыдался. Эти два слога…
К чему пытаться объяснять? Я видел свое лицо в зеркале среди бутылок.
— Где вы хотите, чтобы мы пообедали? — Она предоставляла мне право выбора. Это — мой день. Мой последний день. Надо, чтобы все сошло как можно лучше.
— Мы можем пойти в наш французский ресторанчик…
Я отрицательно покачал головой. Предпочитая толпу и место, лишенное воспоминаний.
Мы завтракали в «Плацце», где большой зал был переполнен. Я почти иронически предложил ей паштет из гусиной печенки, и она согласилась.
Потом омара. Словом, торжественный обед!
— Хотите блинов?
— Почему бы и нет?
Соглашаясь, она хотела доставить мне удовольствие. Я видел, как она поглядывает на часы.
Я не сердился на нее за это. Она дала мне все, что могла дать, очень мило, с горячей, животной нежностью, это я сам ничего ей не дал.