Мальчик из Брюгге - Синуэ Жильбер. Страница 19

Трое художников собрались в столовой. Но они были не одни. Их окружали четверо мужчин. Двое из них держали в руках жезлы графства Фландрии, третий был одет в форму капитана. Несколько в стороне находился четвертый; Ян его сразу узнал. Он раньше не видел его, но по фетровой шапочке на голове догадался, что это врач. В данном случае речь шла о докторе де Смете, который обычно лечил больных в больнице Сен-Жан. Не видно было ни Маргарет, ни детей.

— Подойди, — ободряюще произнес Петрус. — Не бойся.

Он показал на незнакомых мужчин.

— Эти люди — представители властей, а это — Мейер, капитан.

— А где остальные? — слабым голосом проговорил Ян.

— Дама Маргарет — в своей комнате, подле своего супруга. Кателина с детьми скоро вернется; мы посчитали за лучшее, чтобы они играли вне дома.

Петрус настаивал:

— Садись рядом. Думаю, капитан пожелает задать тебе несколько вопросов.

— Как ты себя чувствуешь? — осведомился доктор де Смет.

— Лучше.

— Ты голоден? Не хочешь ли перекусить?

Он подвинул ему чашу с фруктами. Ян отклонил предложение.

— Садись, мой мальчик, — любезно пригласил капитан, — знаю, ты в большом горе, но нам очень нужна твоя помощь, чтобы попытаться понять, что произошло.

Коротко Ян изложил события этой ночи до того момента, когда он потерял сознание.

— Значит, это ты уронил перегонный аппарат…

Петрус посчитал нужным уточнить:

— Звон разбитого стекла меня и разбудил. Я прибежал, но слишком поздно. Комната была…

— Минхеер, — сухо оборвал его капитан, — пожалуйста, позвольте мальчику продолжать. — И добавил, обращаясь к Яну: — Итак, ты не заметил толкнувшего тебя?

— Нет. Думаю он прятался за дверью.

— Ничего? Ни малейшей детали?

— Все произошло так быстро…

— Понимаю. Но как случилось, что ты оказался в мастерской в такой поздний час? Присутствующие здесь господа утверждают, что их беседа с мэтром затянулась за полночь.

Ян помолчал немного, будто не был уверен в правильности своих воспоминаний. Должен ли он поделиться с ними вопросами, которые атаковали его той ночью, мешая уснуть? А заодно упомянуть и о противоречивых словах Петруса? Но тут ему вспомнилась фраза, сказанная Ван Эйком несколькими месяцами раньше: «Нужно уметь молчать, особенно если что-то знаешь».

— Я хотел пить.

— Самое любопытное — ни одна дверь не была взломана, — продолжил Мейер.

— Тогда как злоумышленник мог войти? — недоумевал Ван дер Вейден.

— Не вижу объяснения. Остается лишь спросить себя, что мог делать Ван Эйк в этой комнате поздней ночью. Насколько я знаю, художнику нужен свет. А впрочем, мы не нашли там ни мольберта, ни кисти, ни одного начатого панно.

— Он часто уединялся, — сказал Ян. — И в это время мэтр не рисовал. Он читал, писал.

— Не сомневаюсь. Я обнаружил на одной из полок переплетенную рукопись под названием «Марра mundi» [13]. На форзаце стояла подпись Ван Эйка.

— Вы обыскивали комнату?

— Разумеется!

— Вы не должны были этого делать! Мой отец ни за что не позволил бы!

— Рукопись? — удивился Петрус Кристус. — О чем она?

Разочарование появилось на лице Мейера.

— К сожалению, я не владею латынью. — Он обратился к Яну: — Может быть, ты знаешь?

— Нет. Мэтр никогда не показывал мне этой рукописи.

— Если желаете, — предложил Петрус, — я мог бы просмотреть ее. Латынь мне знакома.

Не успел капитан ответить, как Ян в гневе вскочил:

— Вы не имеете права! Отец не допустил бы вмешательства в свои дела. С вашей стороны это проявление неуважения к нему!

— Опомнись, малыш! — крикнул Мейер. — Не наглей, говоря об уважении. Напоминаю, что речь идет о преступлении.

Ян покачнулся:

— Вы хотите сказать, что мэтра убили?

Вместо капитана ответил доктор де Смет:

— Сожалею, что вынужден опровергнуть слова нашего выдающегося капитана, но пока эта гипотеза не нашла подтверждения. На теле скончавшегося я не заметил ни ушибов, ни ран, никаких следов насилия.

— Заблуждение! — запротестовал Мейер. — Вы забываете про яд.

— Это всего лишь предположение. И будет трудно, если не невозможно, его доказать.

Ян широко раскрыл глаза:

— Яд? Почему?

Агент уклонился от ответа и, в свою очередь, спросил:

— Он пил?

— Да. Но пьяницей не был.

— Вино?

— В основном бордоское, когда приходило судно из Ла-Рошели. Какое это имеет отношение к яду?

— Мы нашли на столе кубок для вина. К сожалению, он оказался пустым. Розоватыми были только внутренние стенки, но не было ни капли осадка.

— Прошу прощения, — вмешался Рожье, — но будь он даже полон, как бы вы определили в нем наличие яда?

Капитан не мог сдержать усмешки:

— Вам известно, сколько бродячих собак в этом городе? Только в нынешнем году отлавливатель убил их более девятисот! Одной больше, одной меньше! Погибнуть от стакана вина менее мучительно, чем помереть с проломленным ударами дубинки черепом. Вы не находите?

— Позвольте поправить вас, — возразил де Смет. — Нигде не сказано, что один и тот же яд, убивая животное, оказывает такой же эффект на человека. Некоторые виды растительности, содержащие яды, безвредны для определенного вида животных, тогда как для человека они смертельны. Можно здесь назвать молочай, к примеру, или грибы той же разновидности. А вы, господа, знаете, что ежедневно работаете с одним из опаснейших ядов?

— Да, — согласился Робер Кампен. — Он содержится в аурипигменте, из которого мы добываем золотистую краску.

— Не потрудитесь ли просветить меня? — проявил нетерпение капитан.

— Arsenicum! — провозгласил де Смет. — Аурипигмент, о котором говорится, включает в себя арсенику [14]. Древние знали это. Аристотель — тоже. Плиний назвал его auri pigmentum. Он за несколько секунд убивает человека. — Последние слова он сопроводил прищелкиванием пальцев и продолжил развивать свою мысль: — Да будет вам известно, что элемент этот чрезвычайно важен для алхимиков из-за его способности вступать в реакцию с королем металлов. Я имею в виду золото. Добавленный к меди и нагретый в философском сосуде, он образует белый металл, который некоторыми принимается за серебро. — Он прервался, поднял руки к небу. — Вздор, конечно! Но из этого не следует, что для алхимиков этот так называемый результат является первым сделанным шагом.

— К чему? — спросил Петрус.

— Да к золоту, разумеется! Это переход низкого металла к металлу благородному. Трансплантация, одним словом. Но это мечта…

— Минуточку! — воскликнул Мейер. — Вы упомянули о философском сосуде. Что это такое?

— Это термин алхимиков. На самом деле речь идет о специальной печи.

— Можете ее описать?

— Конечно. Я имел случай видеть ее, когда меня пригласили к женщине, у которой подозревали эпилепсию. Оказалось, что у нее обычное воспаление легких. Я вылечил ее с Божьей помощью. В знак благодарности ее супруг — он считал себя алхимиком — оказал мне честь, показав свою лабораторию. Там-то я и увидел это приспособление. Высотой оно около локтя, стенки его были из смеси горшечной глины и — обратите внимание — конского навоза. В середине была разделительная металлическая пластина с множеством узких щелей, а внизу находилось небольшое стеклянное окошечко для наблюдения за превращениями вещества.

Капитан уличающе произнес:

— Ну вот, это уже что-то новенькое. При обыске комнаты среди других штучек я нашел печь, которую вы описали. Вначале я не придал ей значения, полагая, что предмет относится к приспособлениям, используемым художниками. Но этим вечером… — Он обратился к художникам: — Вы, имеющие отношение к живописи, можете объяснить мне, для чего она в вашем деле?

Все трое с недоумением посмотрели друг на друга.

— Очень жаль, но мы не знаем.

Он взглянул на Яна:

— А у тебя есть ответ?