Мальчик из Брюгге - Синуэ Жильбер. Страница 5

— Я в этом уверен. — Наклонившись к Яну, художник продолжил: — Послезавтра мы отправляемся в Гент. И…

— В Гент? — оборвала его Маргарет, усаживаясь за стол. — Разве ты не должен повидаться с герцогом после Лиссабона?

— Я уже объяснил Петрусу: герцог в отъезде. Вернется не раньше чем через десять дней.

— Как ты считаешь, выплатит он тебе обещанное вознаграждение? Пятьдесят фунтов — это не мелочь.

Ван Эйк повернулся к Петрусу:

— Странные существа, эти женщины. Герцог положил мне сто фунтов в год. Он снял для меня дом в Лилле и этот, в котором мы живем. Он щедро оплачивает все мои поездки и отвалил мне приличную сумму, когда я привез ему портрет Изабеллы Португальской, нынешней его жены.

Он указал на шесть серебряных кубков, выстроившихся в горке.

— А недавно — вот это… Ты считаешь, что он у меня в долгу?

Маргарет сдалась и спросила Петруса:

— Где вы остановились? На постоялом дворе?

— Нет, у моего друга, Лоренса Костера.

Она поднесла ложку супа ко рту своего младшего сына, покосилась на Яна:

— Где ты пропадал все утро? Я хотела, чтобы ты при смотрел за Филиппом и Петером во время моего отсутствия.

— Простите. Я совсем забыл. Но Кателина…

— Кателина не может успевать повсюду! Полагаю, ты был в Слейсе?

Ян подтвердил.

— Хотелось бы, чтобы ты сказал когда-нибудь, что тебя туда влечет. В конце концов, это всего лишь порт.

Он промолчал, словно не нашел слов для ответа. Маргарет разочарованно взглянула на него и вдруг продолжила тревожно:

— Петрус, вы слышали о тех двух несчастных, найденных с перерезанными горлами в Антверпене и Турне?

— Да, слышал. Это ужасно. Два убийства за несколько недель. Жертвами стали молодые художники. — Обратившись к Ван Эйку, он спросил: — Вы, думаю, хорошо их знали?

— Несомненно. Виллемарк и Ваутерс были моими подмастерьями.

— Беспокоит то, что ни бальи [10] этих городов, ни гражданские власти до сих пор не смогли напасть на след преступников.

— Что поражает, — заметила Маргарет, — так это не обычный способ, которым убийцы уродуют свои жертвы. Они не только перерезают им горло, но и набивают рты пигментными красителями…

Она замолчала, очевидно, подыскивая более точный термин.

— Из веронской глины, — подсказал Петрус.

— Почему именно красители?

Ван Эйк устало покачал головой:

— Что тебе ответить, милая? Здесь, вероятно, действовала какая-то темная личность, душевнобольной… Как иначе объяснить такое поведение?

Петрус Кристус хихикнул:

— Убивал, без сомнения, какой-нибудь турок…

— Почему?

— Однажды, помните, все проводили параллель между символами и цветом. Тогда вы мне разъяснили, что если христианство выбрало светло-голубой цвет, символ царства небесного, и ассоциировало зеленый с земной общиной, то ислам сохранил зеленый за религией, а бирюзовый — за религиозными общинами. Разве не является зеленый цвет цветом исламского знамени? Разве турки не мусульмане?

— Не вижу здесь связи с убийством!

— А он прав! — подал голос Ян. — Разве веронская глина не зеленая?

Ван Эйк раздраженно махнул рукой:

— Турки, турки! С тех пор как они овладели Андрианополем и прибрали к рукам Гроб Господень, вся Европа трясется, словно старуха. Да еще они захватили фоссенские рудники, откуда к нам поступали квасцы. Они, таким образом, лишили наших врачей и красильщиков очень ценного сырья. Поэтому султан Мурад заменил людоедов в наших сказках для детей. Некоторые уже видят его у ворот Константинополя и даже Брюгге!

— Я тоже так считаю! — горячо воскликнул Петрус. — Поверьте, если бы я родился во времена первых Крестовых походов, то, конечно, присоединился бы к отважным рыцарям, отправившимся в Иерусалим.

— Мой дорогой Петрус, я слышу в твоих словах порывистость молодости. Но были не только доблестные рыцари: голодранцы, нищие, бродяги, бедняки погибли, так и не увидев стен святого города. Знай на всякий случай, что ты еще не опоздал. Дня не проходит, чтобы один или другой из правящих нами князей не призывал к новому Крестовому походу. Позволю заметить, что над этим серьезно задумывается с даже сам герцог Филипп. На твоем месте я бы воспользовался аудиенцией, чтобы предложить ему свои услуги.

— Вы, я вижу, насмехаетесь надо мной. И все же вдумайтесь: пади однажды Константинополь, и христианству конец на Средиземноморье.

Художник посерьезнел.

— Я прекрасно понимаю, что оставить Гроб Господень в нечестивых руках — это трагедия, и тем не менее убежден, что мы, фламандцы, имеем другое преимущество: выжить в неустойчивом мире, возвеличивать и поддерживать нашу мощь.

Ян возобновил попытку:

— Значит, вы не думаете, что убийцей мог быть турок? А я вот верю. Я слышал, какие разговоры ходят об этих людях: грабежи, воровство, поджоги, убийства. Говорят, что везде, где проходят, они сеют ужас, совершают наихудшие зверства.

Филипп, зябко поежившись, спросил:

— Какие зверства?

— Они, похоже, не довольствуются тем, что убивают свои жертвы, они взрезают им животы, вырывают внутренности, потом разрубают их на куски и бросают собакам… — Дав волю воображению, Ян увлеченно продолжил: — И если, к несчастью, они берут в плен ребенка, то вырывают ему язык, засовывают его в глотку до…

— Хватит! — крикнула Маргарет.

Ян удивленно посмотрел на нее:

— А что я сделал?

— Ты не соображаешь, что пугаешь моих детей! — И приказала: — Иди немедленно в свою комнату!

— Да бросьте вы, — протестующе произнес Ван Эйк. — Не так уж это и важно!

— Я требую, чтобы он покинул стол!

Художник хотел что-то возразить, но Ян уже встал, гордо вздернув подбородок.

— Во всяком случае, я уже сыт. Спокойной ночи. До завтра.

С комком в горле он попрощался с Петрусом Кристусом и удалился в мансарду под крышей, служившую ему комнатой.

Через квадратик окна виден был кусочек неба с горсточкой звезд и краюшкой рождающейся луны. Ян взобрался на кровать, приподнялся на цыпочки. Внизу угадывались погруженные в темноту улицы. Свет шел только от фонарей, раскачивающихся над дверями домов зажиточных горожан. Большой крытый суконный рынок, гордость Брюгге, вздымал свой импозантный фасад, расположившись рядом со зданиями, в которых находились корпорации красильщиков, ткачей, оптовых торговцев зерном. Трещотка ночного сторожа проскрипела в тишине. Пунктуальный, как колокола на колокольне, он, волоча ноги, проходил по улицам, повторяя одно и то же: «Спите спокойно, добрые люди». Лодка с сигнальным огнем на носу скользила по черной воде канала. Ян представил, как она сейчас поднимается к востоку, оставив позади причалы, крепостные стены, и плывет вдоль полей с дюнами цвета соломы, вдоль рядов тополей, плывет к Слейсу, к свободе…

Он спрыгнул с кровати на пол и подошел к большому сундуку с отделкой из обитой гвоздями кожи. Поднял крышку, засунул в сундук руку, покопался, наткнулся на маленькую стеклянную звездочку. Венецианский матрос, подаривший ее Яну двумя днями раньше, объяснил: это самое красивое стекло на свете, сделанное в краю стеклодувов, на острове Мурано, в Венеции.

Дрожа от возбуждения, он сел на край кровати, слегка приподнял звездочку и поставил ее перед свечой, освещавшей мансарду. Сразу возникла флотилия галер, покидающая лагуну в мираже орифламм. Неся на себе изображение льва святого Марка, суда нитью тянулись к Византии, Египту, Фландрии. Взору открылись дворцы, крытые золотом, их блестящие силуэты отражались в небесной лазури. Соборы с певучими названиями: Сан-Лоренцо, Сан-Сальвадор, Сан-Николо — показывали свои выступы, круглые, как животы беременных женщин, встречающихся в переплетении улочек Брюгге. Подобно побежденному, он откинулся на спину, а в голове вертелась фраза Маргарет: «Хотелось бы, чтобы ты когда-нибудь сказал, что влечет тебя в Слейс. Ведь это всего-навсего порт».