Порфира и олива - Синуэ Жильбер. Страница 7

По щекам стекали капли. К своему ужасу он узнал едкий запах мочи. Какому-то бесстыднику вздумалось таким образом опорожнить свою ночную вазу. Превозмогая тошноту, Калликст обтер лицо рукавом и, поколебавшись, решил все же не отступать от задуманного.

Как только дверь открылась, он очутился в начале длинного коридора, разукрашенного изображениями скачущих сатиров, кружащихся в танце менад, силенов, музыкантов и прочего, все в дионисийском духе. В противоположном конце виднелся зеленеющий сад, весь в потоках солнечного света.

Пройдя несколько шагов, Калликст приметил слева дверь, на которой были выгравированы те же символы. Он постучался, потом сделал попытку сам ее отворить.

— Бесполезно. В этот час здесь никого не бывает!

Он вздрогнул так, будто гром среди ясного неба грянул у него над самым ухом. А неизвестный продолжал:

— Но что это с тобой? От тебя так пахнет... — он скорчил гримасу. — Тебе что, полный горшок мочи на голову выплеснули?

Перед ним стоял подросток в белой тунике, перехваченной льняным пояском, на голове у него была белоснежная повязка, на ногах — сандалии с ремешками, оплетающими голени.

— Ладно, не унывай. Со мной тоже бывали такие неприятности, и не раз!

Калликст пригляделся к собеседнику повнимательней. По годам они могли бы быть ровесниками. Юнец был тощеват, приятен лицом, с карими глазами, его каштановые волосы кольцами падали на узкий лоб.

— Нельзя тебе оставаться в таком виде. Идем, я провожу тебя в термы. Ты сможешь помыться, и твою одежду постирают.

Заметив, что Калликст в колебании, он прибавил:

— Как бы то ни было, если ты поклоняешься Орфею, ты должен знать, что никто тебя сюда не допустит, пока ты не очистишься.

— Стало быть, ты тоже... исповедуешь орфизм?

— Да. И тем горжусь.

— Но я... я боюсь, что отнимаю у тебя время.

— Как раз наоборот. Ты даешь мне великолепный повод пропустить урок греческого. Мой грамматикус порядочная злюка и, на мой вкус, слишком уж охотно хватается за палку.

Отбросив последние сомнения, Калликст решил последовать за пареньком. Почитатель божественного Орфея не может оказаться предателем.

Когда они вышли на улицу, Калликст указал пальцем на то окно, откуда на него выплеснули нечистоты:

— Почему они так поступают?

— Ты, стало быть, не здешний, раз задаешь такие вопросы. К тому же и выговор у тебя чудной.

— Я недавно в Риме.

— Так знай, что у нас в наемных домах отхожее место есть только в самых лучших покоях первого этажа. Жильцы всех прочих этажей обычно сливают свои нечистоты в глиняные кувшины, которые для этой цели ставятся под портиком у входа. Но это те, кто уважает порядок. Что до всех прочих... Однако хватит болтать. Пошли, ну!

Закатное солнце придавало зимнему небу сиреневый оттенок, на его фоне особенно резко выделялись красно-коричневые с золотистым отливом крыши. Мальчики шли быстро, к тому же давала себя знать крутизна Авентинского холма, так что они не слишком озябли, хотя к вечеру похолодало. Наконец они подошли к термам, которые Траян некогда подарил своему другу Лицинию Суре, и стали пробираться сквозь толпу купальщиков и всяких разношерстных зевак, плотной массой скопившихся возле многочисленных лавок, чередой тянувшихся под портиками этого гигантского четырехугольного строения. Потом они забрели в ксист — крытую просторную галерею, затененную и прохладную благодаря фонтанам: там упражнялись атлеты, а суровые старцы в белых тогах рассеянно присматривали за их занятиями.

Калликст со своим новым другом — оказалось, его имя Фуск — направились прямиком в самое сердце терм: туда, где сосредоточены палестры, библиотеки, залы со всякими диковинами, массажные салоны, бассейны и гимнасий.

Придя в аподитерий, комнату для раздевания, они сбросили с себя одежду, и Фуск велел рабам ее постирать. Потом он потащил Калликста к фонтану и, набирая воду в сложенные ладони, сам великодушно омыл лицо и волосы фракийца.

— Вот. А то ты был в этом аж до самой спины.

— Благодарю. Вода ледяная, но это все-таки лучше, чем та липкая вонища.

— Ты можешь пойти погреться в парильню или принять теплую ванну в одной из вон тех комнат. Если только не предпочтешь поплавать во фригидарии. Да к тому же это самое подходящее место для того, чтобы выманить приглашение на обед.

— Выманить?

— Мне понятно твое удивление, но здесь такие уловки в большом ходу.

Калликст решил не допытываться уточнений, а просто двинулся по пятам за своим спутником. В чем мать родила, они прошагали через тепидарий — теплое, но не жаркое банное помещение — и вышли к великолепному бассейну, окруженному стенами, но под открытым небом.

Густая толпа негромко гудела, топчась на мраморных плитах, которыми была выложена площадка у бассейна. Мужчины и женщины, лениво раскинувшись, возлежали по его краям, другие плескались в воде, нимало не озабоченные тем, что они абсолютно голы.

— Ты говоришь, мы добьемся, чтобы нас пригласили на обед, — внезапно спросил Калликст, околдованный этим зрелищем, — но разве ты не должен вернуться домой?

— Нет, я же тебе сказал: меня там грамматикус поджидает.

— Да что это значит — грамматикус?

Фуск, подбоченившись, окинул его испытующим взглядом:

— В конце концов, откуда ты свалился, что не знаешь, кто такой грамматикус?

— Я ведь уже говорил, что прибыл в Рим недавно.

— Это человек, которому поручают дать нам какое ни на есть понятие о греческой и латинской литературе, без которого более углубленные занятия невозможны.

— А как же твои родители? Ведь родители у тебя есть. Они не будут беспокоиться?

— Мне сбегать не впервой. Если и отлупят, я предпочитаю, чтобы это сделал мой отец, а не тот старый осел. Но и твои, надо думать, обозлятся?

После минутного колебания Калликст выговорил:

— Мои родители умерли.

— Но ведь есть же кто-нибудь, кто тебя ждет? — настаивал Фуск.

В сознании фракийца промелькнул призрак Эфесия.

— По правде сказать, нет, — выдохнул он, разом омрачившись.

— Если я правильно понял, ты тоже улизнул от грамматикуса!

— В каком-то смысле. К тому же я...

Его прервали оглушительные крики, раздавшиеся разом со всех концов фригидария. Толпа, сгрудившись по краям обширного водоема, рукоплескала, подбадривая кого-то восклицаниями: «Цезарь! Цезарь!».

Подойдя поближе, Фуск и Калликст тотчас обнаружили причину этого энтузиазма: поверхность бассейна была исполосована параллельными пенными следами, которые оставляли за собой несколько пловцов, соревнующихся в быстроте. Впереди мелькала, в гармоническом ритме всплывая и вновь ныряя под воду, белокурая голова, вокруг которой взметались тысячи кристально прозрачных брызг.

— Ого, да это ж Антоний Коммод, сын императора Марка Аврелия! — заметил Фуск. — Полюбуйся, каков стиль...

— Недурен. Но и ничего особенного.

— Ничего особенного? Вот уж язык без костей! Думаешь, ты бы смог проплыть так быстро, как он?

— Без сомнения, — уверенно отозвался Калликст.

Фуск с любопытством покосился на своего новоявленного друга:

— В самом деле?

— Фуск, когда мы познакомимся поближе, ты узнаешь, что я не лгу, ну, разве только если надо время потянуть. Так вот, там, — он указал на пловцов, — я не вижу ни одного стоящего.

— Ловлю тебя на слове. И как бы то ни было, если то, что ты утверждаешь, правда, прошу тебя, умерь свой пыл: наследник императора не переносит, если его побьют.

— Что за чепуха, зачем тогда и соревноваться? У меня в голове не...

— Уж поверь на слово. Ну вот, сейчас можно будет присоединиться к ним, мы это используем, чтобы попасть на обед. Но запомни: не мешай ему победить!

— У тебя только и забот, что о своем брюхе!

— А ты говоришь, будто мой старый дурень-грамматикус.

Орава любопытных обступила светловолосого юнца.

— Ну, есть еще охотники померяться силами со мной?