Особые отношения - Сисман Робин. Страница 10

— Ну, я думаю, Пепис мне больше подходит.

— Пепис! — воскликнула она с энтузиазмом. — Ну, что же, это замечательно, этого не надо стыдиться, хоть он не придерживался строгой морали. Я, конечно, помню Анни Паксфорд. — Она без паузы сменила тему. — Это было в шестьдесят восьмом году. То время я помню уже с трудом, — это был последний год со старыми программами, позднее было решено, что молодые головы слишком буйны и впечатлительны, чтобы выдержать нудность обучения традиционными методами. Все свое время молодые люди тогда были вынуждены тратить на подготовку к экзаменам. «Беовульф» раньше любой должен был прочитать полностью и в оригинале, на латинском они читали «Энеиду», сдавали экзамен по староанглийскому. И, конечно, изучали Мильтона. — Она положила руку на свою впалую грудь. — Величественный Мильтон. Он всегда был моей особой любовью. «Потерянный рай», «Ареопагитика», «Комус»… — Она закрыла глаза и беззвучно произнесла что-то, видимо, поэтические строки. Затем мисс Кирк открыла глаза.

— Как можно постичь литературу, не зная основ языка и классического наследия? Мне говорили, что теперь больше изучают не текст, а всякие писания его исследователей и что вообще нет необходимости так много заниматься чтением. Но мысль мастера заключена именно в тексте, — она показала на тома книг, на их корешках Том увидел имя Мильтона.

Наступила пауза. Мисс Кирк наклонилась вперед.

— Да, мальчик, я забыла, кто ты.

— Том Гамильтон. Сын Анни Паксфорд. — Ему пришло в голову, что она похожа на большую заводную куклу, в которой внутри что-то сломалось. Кукла продолжает двигаться, но ее движения выглядят нелепо.

— Да, конечно, прости. Я так устала за эти дни. Расскажи мне о ней. С ней все в порядке? Она все такая же красавица?

Том начал рассказывать о работе матери и понял, что знает очень мало, поскольку не затруднял себя расспросами. Мисс Кирк поинтересовалась его сестрами и был ли разговор о том, что когда-нибудь и они отправятся учиться в тот же колледж. Никогда, подумал Том, но из вежливости промолчал.

— Вы, должно быть, расстроились, когда она была вынуждена прекратить свое обучение? — спросил он.

— Для меня это был удар. Заниматься с твоей матерью было настоящим удовольствием. У нее был врожденный дар слова. Я думаю, под надлежащим руководством и с хорошей подготовкой она пошла бы далеко. Но — увы… И надо же — Анни Паксфорд. Кто бы мог подумать, что такое с ней случится?!

Руки Тома замерли на деревянных мордах львов. Он хотел, чтобы она продолжала свои слова, но ее голова, похоже, была подобна этой беспорядочной комнате, и она вряд ли припомнила то, что ему было нужно. Зависшая в воздухе пыль светилась в солнечных лучах и опускалась на книги, папки и листы бумаги, которые в один прекрасный день наверняка окажутся никому не нужными и будут свалены в пластиковый мешок и вынесены на свалку.

Мисс Кирк заговорила вновь, отсутствующим тоном медиума.

— Знаешь, это я ее нашла. Да, я нашла ее в этой отвратительной дыре. Но было слишком поздно. Я сделала все, что могла. Человеку нужно сочувствие. Это был мой христианский долг.

— Где? — нетерпеливо произнес Том, не в силах скрыть свой интерес под маской светской болтовни. — Почему она покинула Оксфорд? Скажите мне. Пожалуйста.

Но пожилая леди не слышала его вопрос, целиком уйдя в свои мысли, которые текли по ей одной ведомому пути.

— Для нашего поколения все было проще. У любой бы из нас не было проблем, учились себе и учились. Все наши мужчины были убиты на войне. Они были такие, как ты сейчас. Все ушли. — Она пристально глянула на Тома. — Из них я больше не видела никого, кроме одного, кому лучше бы умереть. — И она продекламировала: — «И мгла, и мгла, и мгла кругом, не вижу я, как день прекрасен».

Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Наступила тишина, только слышалось тиканье часов. Так прошла минута, другая. Лицо мисс Кирк смягчилось, и Том услышал легкое посапывание. Она спала.

Том не знал, что ему делать. Уйти сейчас было бы грубо, но и оставаться здесь бессмысленно. Да и извлечь что-либо из этой сумбурной головы казалось сомнительным. Том поднялся со стула и на цыпочках отправился к двери. У двери он обернулся и, к своему ужасу, увидел, что мисс Кирк смотрит прямо на него широко открытыми глазами. Она улыбнулась, как бы отпуская шутку:

— Она ушла из-за тебя, мой дорогой, не правда ли? Но потом ее веки — веки ящерицы — опустились, и она погрузилась в глубокий сон.

На всем пути назад Тома одолевали мрачные раздумья. Слова мисс Кирк так поразили его, что он почти не следил за дорогой и чуть не съехал в реку. «Это было в шестьдесят восьмом году»… Значит, его мать поступила в Оксфорд в 1968 году. Это значит, что она покинула Оксфорд, немного не завершив свое обучение на втором курсе, а это могло быть летом 1970-го.

Одну вещь Том знал наверняка — это дату своего рождения. Это было семнадцатое марта 1971 года.

В Джерихо Том, огибая угол, увидел газетный киоск и вспомнил просьбу Брайана купить какую-нибудь воскресную газету — неважно какую. Том пробежал глазами заголовки газет, и в «Санди тайме» его внимание привлекло слово «Оксфорд». Он заплатил за газету, запихнул ее в багажник велосипеда и отправился дальше.

6

Сны при свете дня

Всеми женскими журналами утверждается та истина, что, проводив своего ребенка, любая женщина погружается в состояние депрессии. «Это вздор и пустая болтовня», — подумала Анни, поудобнее положив подушку. Чушь и ерунда. Том был в Оксфорде, Касси и Эмма остались у своих друзей после вечеринки, и в доме наступила глубокая тишина. Повзрослев, дети шумели уже гораздо меньше и доставляли меньше беспокойства, но она уже привыкла ожидать от них какую-нибудь новую выходку.

Эдвард, слава Богу, никаких неприятных сюрпризов ей не преподносил. Он вставал рано и отправлялся вниз, чтобы, выпив чашку чая, приняться за работу. К ее пробуждению Эдвард приготавливал кофе, свежевыжатый апельсиновый сок, салат, хлеб с персиковым джемом, и приносил все это на подносе вместе с газетами. Сегодня Анни не надо было готовить воскресный ленч, не надо решать очередные проблемы, никто не тащил ее на очередную вечеринку, в бассейн, на футбол или в кинотеатр. Сегодня она не была ничьей матерью и ничьей подчиненной. В этот день она может не беспокоиться о Томе, не думать о письме, полученном из Чикаго, которое она спрятала в шкафу, поскольку Эдвард наверняка посоветует ей ехать. Сегодняшний вечер был целиком ее.

Еще находясь во власти дремы, она не желала просыпаться окончательно, что произошло бы немедленно, если она повернет голову посмотреть, который час. Но она и без того знала, что за окном уже совсем светло. Солнце пробивалось сквозь занавески, волновавшиеся под легкими порывами бриза. Она чувствовала, как удивительно свеж сегодня воздух. Бабье лето. Позднее они могут пройтись по Хампстед Хит и пообедать в маленьком ресторанчике среди деревьев. Они могут даже сходить на корт и поиграть в теннис. А если Эдвард будет слишком занят, она займется стрижкой кустов роз. Или… Или что?

В голове Анни кружились самые разные мысли. Что она делала в это время дня, когда была молодой? «Спала», — цинично сказал голос откуда-то из глубин сознания. Любовь ко сну у ее детей была поразительной, и Анни знала, что это они унаследовали от нее. Но, когда она вытянулась на кровати, чувствуя, какое у нее живое тело, ей пришел в голову еще один ответ на ее вопрос. Занималась любовью. Именно так люди использовали утренние часы — а также вечерние и дневные — в те времена, когда она была молода. И тогда это казалось совершенно невинным, удивительно естественным, это захватывало ее всю, и казалось, что это — какой-то универсальный закон, по которому существовала вся планета.

Сейчас можно смеяться над молодежной философией шестидесятых, над спорами о мире и о любви, над тем, как они дарили всем цветы, над теми, кто всерьез пытался доказать, что человек по своей природе бисексуален и что рок-музыка может убрать барьеры, разделяющие классы и расы, над тем, как женщины обвиняли мужчин в том, что они мешают их освобождению от притеснителей, то бишь от них. Мистицизм тогда удивительно соседствовал с материализмом. Лишь очень немногие из рок-музыкантов отпразднуют свои сорокалетия со здоровым телом и рассудком. Но были и радость, и чудо ожидания неведомого. Было то, что напрочь отсутствует у современных всезнающих, искушенных юнцов. Неужели все, как один, разучились теперь быть счастливыми?