Особые отношения - Сисман Робин. Страница 27
— Ну, я люблю Розу, — произнесла она сейчас. — Я собираюсь с ней на демонстрацию на следующей неделе. Мы пойдем к американскому посольству. — До этого разговора Анни еще не приняла окончательного решения.
— С каких это пор тебя интересует Вьетнам?
— Это очень важно, — вспыхнула Анни. — Так называемые цивилизованные народы Запада осуществляют чудовищное преступление против гуманизма. Они бомбят мирных жителей, заживо сжигают детей, уничтожают леса. Если достаточное число людей выступит против этого, мы сможем это прекратить. Разве это не достойная цель?
— Конец войне настанет, только когда придет понимание, что ее нельзя выиграть, и когда подойдет время следующих выборов, на которых Никсон захочет быть переизбранным.
— Как ты можешь быть таким циничным? — горячо возразила Анни. — Даже если ты прав, нам надо сделать все, что в наших силах. До следующих выборов могут погибнуть сотни тысяч людей. Это — чудовищное подавление бедной страны богатой сверхдержавой. И это должно быть прекращено. Если ты не можешь пойти из-за своей дурацкой работы, это не значит, что я не пойду.
Эдвард откинулся на сиденье.
— Хорошо, хорошо. — Его рот стал узкой полоской. — Ты превратилась в маленькую революционерку из Леди Маргарет Холла.
— Ты считаешь, что это никчемная трата времени?
— Я считаю, что ты должна делать то, что сама считаешь необходимым. И не слушать ни Розу, ни кого-нибудь еще.
— Включая тебя.
— Включая и меня, — согласился Эдвард. Но было видно, что это его задело.
Возможно, чтобы растопить появившийся ледок, он заказал коктейль «Ржавые гвозди», фирменное блюдо Дадли, состоящее из смеси виски и «Драмбуе». Коктейль обжег горло Анни, но не успокоил ее, а, наоборот, сделал более задиристой.
Когда они покинули ресторанчик, Эдвард примирительно обнял ее за плечи.
— Что мы будем петь по пути назад?
— Ничего. Слишком холодно. Я не хочу, чтобы верх был опущен.
Обратно они ехали в тишине. Анни чувствовала, что выпила слишком много. Когда машина стала вилять по улочкам Оксфорда, ей стало совсем плохо. Она закрыла глаза, притворяясь спящей.
— Проснись, маленькая, — пропел Эдвард ей в ухо, когда они остановились перед светофором. — Едем ко мне?
— Не сегодня, Эдвард. Я еще не успела даже распаковать свои вещи, а в понедельник начинаются занятия. Ты сам говоришь, что работа — прежде всего, — ехидным голосом сказала она.
Он не ответил. Когда впереди показался Леди Маргарет Холл, Эдвард положил руку на ее колено.
— Не меняйся, — произнес он. — Я люблю тебя такой, какая ты есть.
— Все меняются, — ответила Анни, чувствуя, что настроение у нее совсем испортилось. Если он считает, что она изменилась, может, он ее больше не любит?
Как только Эдвард остановил машину, Анни открыла дверцу.
— Спасибо за вечер, — быстро произнесла она и начала выбираться из машины. Он протянул руку и сжал ее плечо.
— А как насчет ленча завтра вместе? В «Кингз Армз»?
Анни повернулась, сменив гнев на милость.
— Хорошо, — и улыбнулась.
Первое, что она увидела в своей комнате, был тот огромный букет роз. Анни почувствовала, как забилось ее сердце. Она действительно любила Эдварда. И, возможно, иначе, чем в прошлом семестре. Она наклонилась, чтобы почувствовать их запах, но они не пахли. Лепестки стали уже чуть вянуть.
14
Зовите революцию, она витает рядом…
Анни сидела, подставив свое лицо солнцу и обхватив колени руками. Спиной она опиралась на лапу гигантского бронзового льва. Отсюда был прекрасный вид на северную часть Трафальгарской площади. Прямо под ней возвышалась деревянная платформа для выступающих на митинге. А сзади располагалась колонна Нельсона, на шляпе адмирала покоилась шапка американского морского пехотинца.
Их было десять, когда они отправились в фургоне в Лондон. Анни совсем не понравилось, когда Роза разбудила ее в семь часов — утро за окном было таким серым, таким дождливым… Но когда они остановились перекусить в придорожном кафе, где-то неподалеку от Хенли, погода стала лучше, и Анни немного повеселела. Потом одна из девушек достала гитару. Растянувшись на подушках, Анни принялась петь вместе со всеми. Они начали с песен протеста вроде «Мы преодолеем» и «Где все маки?», но ко времени, когда они подъезжали к Лондону, то распевали уже «Желтую подводную лодку», отбивая ритм рукой по металлическому кузову фургона. Они оставили фургон за оградой Гайд-Парка, где марш должен был завершиться, и, рука в руке, пошли по тихим воскресным улицам, становившимся все более людными по мере того, как они приближались к Трафальгарской площади.
Когда они прибыли на место, толпа на площади была уже огромной. Казалось невероятным, что здесь может уместиться столько людей. На плакатах было написано, откуда прибыли студенческие группы — Дурхам, Брайтон, Личестер, даже Берлин и Амстердам. И еще набитые студентами фургоны и машины, которые медленно ползли по площади по узкому коридорчику среди толпы, и еще целая куча людей перед фасадом Национальной галереи. По мостовым разгуливали пары, без стеснения обнимаясь, будто это была обычная воскресная прогулка, а не демонстрация. Анни захотелось, чтобы Эдвард сейчас же очутился здесь. На ступеньках церкви сидела компания парней, передающих друг другу бутылку сидра, напоминая болельщиков, которые ожидают начало игры. Высоко вверху над крышами, фронтонами и подоконниками кружили голуби. Сегодня им не перепадет никакого угощения, поскольку туристы на сегодня отменяются.
Над толпой взмыл вьетнамский флаг. Здесь были сотни плакатов с гневными лозунгами: «Лучше красный, чем мертвый», «Руки прочь от Вьетнама». Анни увидела плакат с крупной надписью: «Разыскивается», а ниже — фотографию со злым лицом Никсона. Группа студентов, похоже, американцев, несла американский флаг, перечерченный черным крестом. Она могла расслышать, что они скандируют: «Мы не хотим в этот ад». В разных уголках площади черные униформы выдавали присутствие полицейских, серебристые звезды поблескивали на шлемах.
Роза вздохнула с таким удовольствием, как будто это она организовала эту демонстрацию.
— Здесь, должно быть, тысяч восемь, а то и все десять.
Анни свернула листовку на манер подзорной трубы Нельсона и глянула на площадь. Площадь была пестрой от джинсов, твидовых костюмов, военной формы, повязок на головах и шляп.
Роза выпустила из носа сигаретный дым. Анни так и не освоила это искусство, каждая попытка кончалась безудержным кашлем
— Ну, что скажешь? Это у меня в крови. Недаром меня назвали в честь Розы Люксембург. Я говорила, мои родители были помешаны на демонстрациях, маршах рабочих, борьбой с апартеидом. Мне было только десять, когда они взяли меня с собой на демонстрацию.
Когда Анни было десять, ее родители увезли ее на лайнере в Англию и отдали в частную школу. Как, наверное, это здорово — чувствовать тепло и солидарность толпы, подобной этой, да еще когда тебя несет на плечах отец.
— И как это было?
— У меня постоянно падали сандалии, — произнесла Роза. — Иногда я думаю, что мои родители были бы довольны, если бы меня сбросили в канал, как ту Розу, — принесли в жертву в борьбе за социалистические идеалы.
— Не говори глупостей, — Анни дружески ткнула ее кулаком. — А моя мать мечтает о том, чтобы я вышла замуж за какого-нибудь знаменитого богача, который будет устраивать приемы в зале со свечами и на которых она сможет флиртовать и без удержу хохотать своим кошмарненьким смехом. Ну, за какого-нибудь брокера, удачливого предпринимателя или… — Анни замерла, не в силах вспомнить кого-нибудь еще ужаснее..
— Банкира, — подсказала Роза язвительно. От ужаса они издали дружный стон и заключили друг друга в объятия. Анни с сожалением подумала, что Эдвард собирается стать адвокатом.
— Я никогда не буду заводить детей, — свирепо произнесла Роза.
— Боже, конечно, — согласилась Анни. — По крайней мере, до тех пор, пока я не буду настолько старой, что не буду способна ни на что стоящее.