Иван-Царевич и С.Волк - Багдерина Светлана Анатольевна. Страница 8

"Очевидно, "нехватка рабочих рук" – это не про сестру Серого", – откуда-то со стороны пришло в голову царевичу. – "А головы, наверное, занимаются приемом посетителей и планированием работ по хозяйству. Каждая для своей пары рук." Несмотря на ясность мышления, царевич чувствовал, что еще одна, самая маленькая капля в чашу его рассудка – и он за последствия не отвечает. И вряд ли когда-нибудь снова будет.

– Если бы я знала, что у Серого бывают такие впечатлительные друзья, я бы тебя хоть предупредила, – раздался сзади голос. Иван неестественно медленно повернул голову и украдкой выглянул из-за плеча.

Откуда-то появилась Ярославна и легким жестом отослала руки прочь.

Иван обдумал сказанное.

"У моей избушки куринные ноги, на колья в заборе насажены человеческие головы, во дворе работают руки без всего остального, а сама я – Баба-Яга."

Хм. Может для кого-то это и прозвучало бы успокоительно... На свой счет Иван сильно сомневался.

– Вы – Баба-Яга, – для простого вопроса это прозвучало очень уж обреченно.

– Во-первых, Иванушка, мне и тридцати еще нет, какая ж я тебе "баба"...

– Извините, – смутился Иван.

– ...А во-вторых, не Яга, а Ярославна; хоть ты и не помнишь, а Серый нас друг другу представил.

При этих словах царевич смутился еще больше, если только это было возможно.

– Когда-то давно и в самом деле была такая особа – Ядвига Пантелеевна, баба Яга для своих, – не обращая внимания на смущение царевича, или не показывая виду, что обратила, продолжала Ярославна.

– Нраву была вздорного, характера скверного, неуравновешенного, но получилось так, что попала в довольно известные истории, и после этого ее имя стало нарицательным, а все, что она когда-либо делала или говорила, стали приписывать нам всем. И совершенно напрасно, должна я тебе сказать. Это все равно, как если бы всех младших сыновей царей называли Иванами, и говорили, что за чем бы в поход этот Иван не отправился, он обязательно преуспеет только потому, что он – младший. Да, и вот только потому, что эта самая Яга проходящих кормила-поила, парила в бане, укладывала спать, а утром отправляла дальше по своим делам, а те после всем об этом рассказывали, составилось превратное мнение, что наши жилища – это что-то вроде пансиона, скрещенного с банно-прачечным комбинатом, и кто попало в любое время может завалиться туда как к себе домой. И все это только потому, что те, кого после баньки она по ИХ делам НЕ отправляла (или по крайней мере не в том виде и составе, в котором они к ней пришли) никому об этом не рассказывали. И вот, пожалуйста, налицо испорченная необъективной информацией репутация – из-за одного человека страдают все, отбиваясь от толп различного рода авантюристов и искателей приключений на свою... – Ярославна благовоспитанно не закончила предложение.

После довольно продолжительных поисков Иван нашел в себе силы спросить:

– А что обычно делаете ВЫ с теми, кто к вам попадает?

– По-моему, ты уже все видел, – Ярославна пожала плечами. Потом, показалось, какая-то неожиданная мысль пришла ей в голову, и она даже переменилась в лице. – Уж не думаешь ли ты, что я правила для всех распространяю на друзей моего брата? Ей-Богу, царевич, я ведь так и обидеться могу!..

Иван, которому шестое чувство коротко шепнуло, чем Ярославнина обида может выразиться, тут же с бессовестно преувеличенной горячностью заверил хозяйку, что ничего подобного ему и в голову прийти не могло, и Ярославна, удовлетворенно хмыкнув, пригласила его позавтракать в летнюю кухню, где уже поджидал его Серый Волк.

После завтрака они все втроем вернулись в домик, благополучно к тому времени пристроившийся на старом месте, поджав по себя кокетливо куриные ножки. Ярославна провела рукой над столом, и на нем, откуда ни возьмись, появилась массивная зеленая тарелка изрядных размеров, можно даже было сказать, блюдо. Из воздуха Ярославна ловким жестом заправского фокусника выхватила золотое яблочко с рубиновым бочком ("То самое!") и, как мастер-крупье единственного, но подпольного казино Лукоморья, куда однажды он увязался тайком за старшими братьями, покатила его по тарелке. К слабому удивлению царевича (после утренней прогулки по двору немало усилий надо было приложить, чтобы удивить его сильно) оно продолжало кататься по краешку блюда и через минуту, и через пять, и дальше... Волк сидел, поглядывая на приготовления с неподдельным равнодушием, из чего царевич заключил, что все это ему видеть далеко не впервой. И тщательно принял такой же скучающе-безразличный вид.

– Ну, рассказывай, Иванушка, что найти ты хочешь, – обратилась к нему Ярославна.

– Жар-птицу, – осторожно ответил царевич.

– Где живет, страна, город и тому подобное – знаешь?

Иван отрицательно покачал головой.

– Ничего, и так найдем, – весело подмигнула Ярославна. – Память хорошая?

– Хорошая, – подтвердил царевич.

– Вот и хорошо. Смотри и запоминай. Второго раза может не быть – вещица это капризная.

И она, поводя руками над зеленой тарелкой, начала приговаривать:

"Солнце садится, день степенится, свет убывает, ночь наступает, а я к окну подойду, занавесь руками разведу. На севере – Урион-звезда, на западе – Скалион-звезда, на юге – Малахит-звезда, на востоке – Сателлит-звезда. Как Сателлит-звезда по небу катится, на землю глядит, так и я в зеленое блюдо гляжу, увижу там все, что скажу. Покажи мне, блюдечко, Жар-птицу. Тамам!" – почти выкрикнула ведьма последнее слово, и в тот же миг дно тарелки просветлело, стало прозрачным, как будто облака рассеялись, и на нем показался глаз. Глаз был круглый, черный, блестящий и смотрел прямо на царевича не мигая. Точно так же, круглыми немигающими глазами, таращился Иван на это явление. Ярославна, кажется, сделала какое-то движение, потому что глаз стал уменьшаться, и тарелка показала, что он принадлежал ослепительно-красивой (и просто ослепительно-ослепительной) птице. По ее золотому оперению то и дело пробегали белые, голубые, рубиновые и зеленые искры, сталкиваясь, смешиваясь и снова разбегаясь, как играет бриллиант на ярком солнце, и от нее исходил свет, как будто были зажжены тысячи свечей (царевич быстро прикинул уровень освещенности, интенсивность свечения, и по формуле вышло – восемнадцать тысяч четыреста девяносто две и семь огарочков).

Изображение все уменьшалось, и теперь можно было хорошо разглядеть и точеную стройную шейку невиданной птицы, и изумрудный хохолок на маленькой головке, и невероятный у такого миниатюрного существа огромный хвост-опахало, каждое перо которого как будто заканчивалось драгоценным камнем чистейшей воды, который переливался и сверкал каждой своей гранью от блеска самой птицы.

– Вот это да-а-а!!! – вырвалось у кого-то, и что-то с грохотом упало, и наверное, даже разбилось, но Иван не повернул головы – настолько невозможно было для него оторвать глаз от открывшегося его взору чуда, и даже бившаяся где-то в глубине мозга мыслишка:"Приключения лукоморских витязей", страница три тысячи четыреста девятнадцатая, королевич Елисей и деревья-людоеды..." не смогла в этот раз завладеть его вниманием.

Боковым зрением он снова поймал какое-то движение, и картинка стала уменьшаться еще больше. Теперь стали видны диковинные деревья, каменные стены с причудливой росписью, стрельчатые окна с витыми решетками... И только сейчас Иван осознал, что все это время в избушке довольно громко бубнил чей-то гнусавый бесстрастный голос, и одновременно другой – тихий, но выразительный – нараспев выговаривал непонятные слова.

– ...и с тех пор Жар-птица находилась в садах королевской фамилии Мюхенвальд постоянно, под неусыпной охраной, дабы не искушать более похитителей. В самом начале своего правления его королевское величество Шарлемань Семнадцатый приказал вместо старых тесных клеток сделать новую, из чистого золота, и изукрасить ее драгоценными камнями в местах соединения прутьев, чтобы была она достойна той, для кого предназначалась, и куда чудо-птица могла бы укрыться при наступлении ночи или непогоды. На изготовление этой клетки ушло одиннадцать месяцев, пятьдесят килограммов чистого золота, двести девяносто шесть драгоценных камней из фамильной сокровищницы Мюхенвальдов и шестьдесят пять мастеров...