Имя нам – Легион - Сивинских Александр Васильевич. Страница 90

Чтобы не слышать раздражающих взрывов хохота, доносящихся с первого этажа, я отправился в сад.

Вечерело. Детишек не было видно, наверное, отправились по домам. А вот долговязая старуха сидела на своей скамеечке и при виде меня замахала рукой: сюда, дескать. Я подошел и, вытянувшись перед нею во фрунт, уронил подбородок на грудь:

– Филипп.

Старуха растянула тонкие бледно-розовые губы в приветливую улыбку. Лицо ее, довольно приятное, имело черты преимущественно вертикальные; кожу, хоть и в морщинах, но не дряблую, а глаза – большие, зелено-коричневые, слегка раскосые и удивительно ясные. Она отработанным жестом опытной светской львицы протянула мне левую руку, украшенную одиноким малахитовым перстнем с крошечным треугольным рубином и, дождавшись, когда я осторожно пожму ее, сказала раскатисто:

– Кииррей.

– Весьма рад, – проговорил я.

Она тоже сказала что-то и согнала пекинеса со скамейки. Намек был вполне понятен, и я сел рядом с ней – на расстоянии, которое посчитал достаточным для соблюдения приличия. Она меня о чем-то спросила, но я развел руками:

– Увы, бабуся, но я нихт ферштеен по-вашему.

Бабуся, так и не дождавшись от меня слов более вразумительных, чем эта абракадабра, надолго замолчала. Кобелек, покрутившись немного под ногами, полез ко мне на колени. Знакомиться. Я не так чтобы очень обрадовался. Мне больше нравятся серьезные собаки – пусть не волкодавы, но и не повесы, что шастают по рукам.

Бабка Кирея, кажется, уловила мое настроение и забрала пекинеса себе.

– Бууссе, – сказала она, любовно гладя псину по голове. – Бууссе, пам-пам, па-ра-пам.

Хороший, мол, ты мальчик, Бууссе.

Ага, значит, так его зовут. Обрастаю знакомствами.

Опять воцарилось молчание. Я смотрел в небо, ожидая фейерверков, а старуха смотрела на меня. Что ж, я не возражал. Пускай полюбуется. Небось, редко встречала в жизни таких симпатичных дикарей. Кобель ее, кажется, задремал, да и я начал клевать носом. Темнота сгущалась. Наконец я встрепенулся: над головой расцвел первый огненный цветок.

Из дома Светланы со смехом выбежали люди. Голые. Дамочек стало уже двое, а вот кавалеров так и осталось четверо.

Меня передернуло. Я зашипел и отвернулся. Признаться, не ожидал, что сексуальная жизнь Фэйра так насыщенна и безусловна. Наверное, гнев мой был слишком откровенен, потому что бабка Кирея с изумлением воззрилась на меня. Странный молодой человек, подумала, должно быть, она. Вместо того чтобы разделить веселье со сверстниками, плюется на них и сердится. Откуда занесло к нам такого анахорета, хотелось бы знать?

Она проводила умильным взглядом участников оргии, опять скрывшихся в доме, и поднялась со скамейки. Погладила меня по голове – совсем, как своего Бууссе, и летящей походкой действующей спортсменки удалилась.

А я, не желая слушать страстные вздохи разгулявшихся любовников, заночевал на скамейке. Вдруг еще ко мне с ласками полезут?

Под утро я здорово закоченел. Все тело затекло. Махнув рукой на брезгливость, помчался в дом. Кажется, прелюбодеи спали. Я набрал в ванну горячей воды и бухнулся в нее, не снимая трусов. Отогревшись, обтерся полотенцем и забрался в легионерский спальный кокон, который развернул прямо на полу кабинета.

Поворочавшись несколько минут, понял, что заснуть будет не просто. Картина, на которой разгоряченная голая Светлана веселилась в окружении возбужденных мужиков, не шла у меня из головы. Вот тебе и богиня! Вот тебе и коммунизм. Мало того, что прекрасная девушка-мечта оказалась подсадкой местной контрразведки, так она еще и в моральном плане стояла ой как далеко от идеала, который я начал было звать ее именем. И какое мне дело до того, что у них свальный грех в порядке вещей? Я сам, разумеется, далеко не святой, но… черт, да я же не смогу так жить. И они мне еще предлагают остаться здесь навсегда, стать отцом! Чьим, простите?

– Господи, ты-то куда смотришь? – возопил я.

Ответа с небес не донеслось, зато, спустя несколько минут, на пороге комнаты возникла серебристо-коричневая фигура. Я без труда узнал Светлану. На ней были коротенькие трусики-панталончики с кружевными оборочками и едва прикрывающий грудь прозрачный пеньюар. Волосы ее были растрепаны, а в руке бледно светился ночник в форме слоненка.

– Что случилось? – с беспокойством спросила она.

– Кошмар приснился, – буркнул я, изучая ее лицо.

Удивительно, что вчера, при ярком солнечном свете, я так плохо ее разглядел. Никакая она, оказывается, не девушка. Далеко не девушка. Если бы здесь можно было оперировать земными категориями возраста, я бы дал ей сейчас никак не меньше сорока. Ну, крепко за тридцать-то, точно. Ухоженная, это да. Тщательно следящая за собой, потрясающе выглядящая даже после бурной ночи, но – не девушка. Женщина. Вполне зрелая. Мадам Мата Хари.

– Зря вы пришли, Светлана, – сказал я. – Зря. Спокойной ночи.

И отвернулся к стене.

Филипп чувствовал себя изгоем. Парией. Рабом-варваром среди римских патрициев и всадников. Преступником из рассказа Силверберга, на лбу у которого горела, пугая граждан, отметина невидимости. Для жителей Фэйра его как будто не существовало. В лучшем случае на него просто не обращали внимания. Ловко огибали, если он попадался на пути, или с изумлением вглядывались в лицо, если столкновения миновать не удавалось. В худшем – от него бежали.

Постепенно он свыкся с этим и больше не отчаивался, когда только что хохотавшие нимфетки-купальщицы с ужасом кидались врассыпную из хрустальных фонтанов, едва завидев его. А молодые мамочки превращались в рассерженных кошек, прикрывающих грудью своих малышей и сверкающих на него налившимися первобытной злобой глазами.

Разумеется, сначала он пытался сделаться своим для них – здоровался, раскланивался, лучезарно улыбался, предлагал помощь или общество. Однако в его обществе и помощи никто не нуждался. Никого не радовали его улыбки. Не было человека, пожелавшего ему хотя бы раз доброго утра. Слава богу, его хотя бы не пытались линчевать или побить камнями.