Драконовы сны - Скирюк Дмитрий Игоревич. Страница 133

— Не ошибку. Хуже, Хансен, не ошибку, — травник повернулся лицом к нему. В темноте блестели белки глаз. — Я боюсь, что тогда поступил правильно.

— Когда?

— Когда мы танцевали на углях. Ну, я и этот Лис. Ты помнишь, я рассказывал? Я одолел его, я победил чтоб остаться собой… Но стал ли я собой? Тот — Локи, или как бишь там его…

— Неважно. Продолжай.

— Ага. Так вот, он сказал, что я когда-то был рожден, чтоб стать всего лишь оболочкой для него. Как ножны для меча. Нет, даже хуже — как вода для соли. Я — часть его, я был им до рождения. А раз так, то есть ли смысл бороться, чтобы быть собой сейчас? Ведь я наверняка исчезну, снова стану им, когда умру или когда он все-таки дождется удобного момента, подкараулит и ударит в спину. Они все время ударяют в спину, все — друзья, враги… Я первым напал на него и только потому мы бились лицом к лицу. А сейчас я не знаю… — он покачал головой. — Не знаю.

— Та-ак, — с неодобреньем протянул Хансен. — А дело-то хуже, чем я думала. Ну что ж, придется опять говорить.

Он сел и положил ладони на колени. «Тело помнит лучше головы», — некстати вдруг подумал травник. Похоже, что от этих женских жестов Герте никогда не избавиться.

— Начнем издалека, — сказал Хансен. — Во-первых, нету смысла укорять себя за прошлое, поскольку ты уже стал не от мира сего.

— Что-о?

— Что слышал. Мир меняется, Лис. Пока ты — часть его, ты этих перемен не замечаешь, поскольку ты меняешься вместе с ним. Но как только ты выпадаешь из него и начинаешь задумываться над происходящим, то сразу начинаешь видеть эти перемены. И переживать. Сейчас как раз такой момент. Уяснил?

— Забавно, — взгляд Жуги вдруг сделался рассеян. — Забавно… — А ведь Ашедук мне тоже говорил что-то такое, что весь мир меняется, а я в нем как бы прежним остаюсь… Ладно, — он шлепнул себя по коленкам, — будем считать, что это я уяснил. Продолжай.

— Ты никогда не спрашивал себя, почему боги так редко спускаются на землю?

Травник с подозрением нклонил голову набок.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он.

— Я говорю, что боги редко появляются на людях. Ты вспомни все истории, что знаешь, или хотя бы попробуй вспомнить. Хотя бы тот же Локи, или Христос, или хиндусский Кр'шна. Богов, которые рискуют задержаться на земле, обычно убивают очень быстро. Ты не обращал внимания? Потом тому придумывают сотни оправданий — приписывают их гибель то коварству или зависти других богов, то их же собственному милосердию и жертвенности, но убивают их так или иначе. Легко вершить чужие судьбы, легко двигать фигурки на доске. А вот легко ли самому стать фигуркой? Так и так выходит, что не очень-то легко. Потому что ихнее «там» и наше «тут» — это совсем не одно и то же. Им — их мир, нам — наш. А после нас еще и заставляют в них верить.

— Я не понимаю, к чему ты клонишь. Если я — не я, а только Он, который стал… — Жуга прошелся пятерней по волосам и помахал рукою в воздухе, как будто стряхивая с пальцев невидимую воду. — А впрочем, что я говорю… Не думаешь же ты в самом деле, что на поляне у менгира Локи бился сам с собой? И моя победа на самом деле — его победа?

Хансен уселся поудобнее и привалился к стене. Должно быть, где-то там, за гранитной толщей пробил себе русло горячий источник — от камня тянуло приятным теплом. Хансен поразмыслил, не зажечь ли им свечу, чтобы видеть лицо собеседника, и даже потянулся за мешочком, где она лежала, но передумал — свечи приходилось экономить. В конце концов хватало света от стены, а остальное было не так уж важно.

— Non sequitur, — сказал он, — что означает — «не логично». Твои выводы опережают предпосылки. А потому возьмем другой вопрос. Точней, поставим его по-другому. Шире, что ли… Куда уходят боги?

— Куда… уходят? — повторил, не понимая, травник.

— Да. Рагнарек. Армагеддон. Дагор Дагоррат. Кразилек. Допустим, это все не выдумки церковников. Тогда кто-то в этих битвах должен побеждать. Куда исчезли греческие боги? Куда уходят боги викингов? И вообще, можно ли достичь чего-то и остановиться, ни о чем не думать и ничего не хотеть? Наш мир — всего лишь первая ступень. Ну, может быть, не первая. Вторая. Третья. Двадцать пятая. Но точно — не последняя. Пройдя ее, они уходят. Дальше. Далеко. Уходят, оставляя в памяти легенды и сказания, уходят, чтоб освободить площадку для других. Освободить игральную доску для новых игроков. И остаются только те, кто уйти не в силах. Те, кто погиб. Те, кто низвергнут в бездну, словно падший ангел. Те, кто прикован на скале, как Локи. Ты думаешь, им неохота вырваться? Они прикованы совсем не в том смысле, какой мы вкладываем в это слово: приковать. В пределах мира все они свободны. Вот только этот мир — мир детства, больше им неинтересен, как неинтересны для тебя рожок и погремушки. И если появляется возможность вырваться и стать другим, уйти и обмануть ловушку, то это шанс для них. Ты — этот шанс, точнее, ты им был. Но ты им оказался не по силам.

— Ты хочешь сказать…

— Ты — это ты. Случайная «подставка». Волшебник четырех кровей, неловко окропивший кровью старый жертвенник, а вовсе никакой не Локи, и уж конечно же не дьявол. Ты — запертая дверь, корабль на якоре, и если те не подберут ключа и не поднимут якорь, ты останешься, кем был — останешься собой. Я думала, что ты давно все понял сам. В конце концов, Единорог ведь ясно говорил тебе об этом.

— Но если это так, — проговорил задумчиво Жуга, — то это немногим лучше всего того, о чем я говорил.

— Не скажи, — покачал головою Хансен. — Корабль ведь может плыть и сам по себе. И уж в любом случае останется при этом кораблем. Улавливаешь суть?

Жуга сидел и молча слушал рассужденья Хансена, а в душе невольно поражался, как тот может говорить такие вещи, за которые его вполне могли отправить на костер. А впрочем, ведь и Хансен знал, что может ему довериться. Они были похожи чем-то, эти двое. Мальчишка (а по сути — девочка), которого воспитывала ведьма, и который не общался с миром лет до двадцати, а в церковь не ходил, наверно, с детства, и горец из тех мест, где небо ближе и где обращаются к любым богам, от которых можно ждать помощи, а вся молитва выливается в два слова: «Пронеси, Господи!», сказанных на краю пропасти.

Они лежали молча, в темноте. Учитель, ученик и спящий между ними гном, который вел свой род от времени творения Земли.

— А как же сами боги? — наконец прервал молчание Жуга. — Ведь если так, то что же я… То что же мы тогда для них? Зачем? Разве важны их заветы, если жизнь идет совсем по другим законам? Тогда выходит, никакого смысла нет, и в жизни, и в любви…

— Во всем есть смысл, Жуга. Во всем. Любовь без дел мертва. Сам посуди: стоит ли верить в перемены к лучшему, если ради них ты не пошевелил и пальцем? И даже если бога нет, это ничего не меняет: когда ты творишь божье дело, ты сам есть бог, когда диавольское — диавол. Выбирай.

— А если — человеческое? — усмехнулся травник. — Кто я тогда? Ага, молчишь! Неплохо бы сначала разобраться, что есть что, а уж потом других учить.

— Так люди ведь всю жизнь одним только этим и занимаются, что пытаются отличить одно от другого, — снисходительно пояснил Хансен и зевнул до хруста в челюстях. — Только у них не всегда получается. Вот и пытаются учиться… у других. Знаешь, что, давай-ка спать. От лишних мыслей только мусор в голове. Спокойной ночи.

Травник помедлил.

— Спокойной, — наконец сказал он.

— Мы натолкнулись на них на третий день. Должно быть, это было утро. Я не знаю. Мы давно потеряли всякий счет времени. Мы спали, если нам хотелось спать, и ели, лишь когда уже сводило животы. Проходы извивались, путались. Широкие и высотой такие, что даже мне не приходилось нагибаться. Лишь кое-где на стенах были следы от кирки и кайла, а в остальных местах — ровный камень, иногда блестящий, будто бы оплавленный. Не знаю, что пробило эти стены, гномья магия или огонь из-под земли, но места под вулканом было предостаточно, и не только для нас троих. В тот день мы нашли грибы: целую пещеру, всю поросшую грибами и какой-то белой плесенью, издалека похожей на шерсть. Там была вода. Проклятье… Уже тогда нам надо было повернуть, уже тогда мне было ясно, что нельзя здесь оставаться. Но цель казалась такой близкой! Скафены… Потерянное колено. Серые гномы. Я все равно не верил в них, не верил, пока сам не увидел. Господи, да если бы я только знал заранее!