Кентавр в саду - Скляр Моасир. Страница 15

Через прореху в драном занавесе я рассматривал набившуюся в цирк публику. Беднота: батраки из соседних поместий, рабочие, солдаты, домашняя прислуга; женщины с обвисшей грудью, беззубые дети. (А Педру Бенту? Не здесь ли он случайно?) Туземцы. (Пери?)

Незнакомцы. Гои. Попадаются такие мордовороты: явные бандиты. До чего же хотелось бросить все, бежать домой, к родителям. И тут меня зло взяло. Нет уж, ты останешься, твердил я себе, не смей сдаваться, трус.

Карлики вприпрыжку прибежали с арены. Твоя очередь, сказал кто-то за моей спиной. Я обернулся: это была укротительница, при параде по случаю представления: в цилиндре, во фраке, с хлыстом в одной руке и тростью в другой. Она улыбнулась, подмигнула: давай, смелей, Силва, я за тебя болею. Загрохотал барабан, фальшиво взвизгнул рожок. Поздравляю, сказала она, поправляя шитую золотом попону у меня на спине. Ну, я пошел, пробормотал я и неуверенной рысью выбежал на арену.

Свет ударил мне в глаза, рев публики – оглушил. Охваченный ужасом, я подумал, что вот-вот потеряю сознание, но ноги снова, как в далеком младенчестве, несли меня сами – три, четыре, пять кругов по арене. Под конец, как было условлено, выскочив на середину манежа, я встал на дыбы и чужим осипшим голосом поздоровался: добрый вечер, друзья! Как ни странно, публика ответила аплодисментами. И тогда, сам того не ожидая, я почувствовал, что – на этот раз уверенно и громко – произношу:

– Что-то я не расслышал, дорогие мои. А ну-ка еще раз: добрый вечер!

Добрый вечер, отозвалась публика; я стоял, улыбаясь, посреди манежа, а церемониймейстер объяснял зрителям, что перед ними кентавр с тунисских гор, последний экземпляр вымирающей породы. Затем он обратился ко мне:

– Кентавр, друг мой, покажи-ка нам, что ты умеешь!

Я сделал еще несколько кругов по манежу, перескакивая через барьеры. Но окончательно всех покорила полька, исполненная заплетающимися ногами под аккомпанемент гармониста: цирк чуть не рухнул, публика надрывалась от крика. Пришлось повторить номер во второй и в третий раз. Наконец, обливаясь потом и почти без сил, я выбежал с манежа. Укротительница с улыбкой встретила меня за кулисами: ну, что я говорила, Силва, разве это не успех? Циркачи теснились вокруг, каждый хотел поздравить. Ну наконец-то дело пойдет на лад, прощай, нищета – говорили карлики. Они решили, что будут выезжать на арену верхом на мне; воздушный гимнаст тоже хотел сделать со мной номер: летающий кентавр. Все было замечательно: меня превозносили до небес, но столько рук прикасалось ко мне, столько народу щупало и гладило, что я занервничал: как бы кто не догадался – среди всеобщего ликования – что этане костюм, что я такой и есть, что под шкурой нет никакого глухонемого и обожженного Силвы, а что там самые настоящие внутренности: лошадиная печень, лошадиные почки, лошадиный кишечник. Я повернул голову и, обращаясь к собственному крупу, сказал как можно громче: идем, братишка, пора принимать ванну. Все рассмеялись: ванну? Кентавр в ванне? Но я уже скакал прочь.

Теперь в цирке каждый вечер был аншлаг. Я стал гвоздем программы. Успех не заставил меня почить на лаврах: номер постоянно менялся. Когда я скакал наперегонки с верблюдом, публика сходила с ума. Я научился жонглировать и прыгал через горящее кольцо: аплодисменты не смолкали.

Ясно, что не всегда все шло гладко. Эксцентрики таскали меня за хвост, два или три раза, напившись, пытались прокатиться на мне верхом. Соблазн лягнуть их как следует был, признаюсь, очень велик. Не обижайся, говорили карлики, что с них взять? – грубияны, провинциалы.

Цирковой народ полюбил меня, а карлики и вовсе хвостом за мной ходили. Меня это не радовало: лучше бы поменьше мозолить глаза. Я попросил для себя отдельную кибитку, на что укротительница сразу же согласилась: какие могут быть просьбы, твое дело приказывать, сказала она и подмигнула.

Кибитка-люкс оказалась такая, что лучше не придумаешь – для людей, но не для кентавра. Я не мог в ней выпрямиться во весь рост, к тому же тут вместо одного большого матраса, как у меня дома, стояли две кровати, для меня и для предполагаемого брата. Как бы то ни было, я проводил там большую часть дня, уткнувшись в книгу, а перед тем, как выйти, накрывался огромным куском брезента, доходившим до копыт. Объясняя, что боюсь испортить дорогой костюм кентавра, я на самом деле спасался от нескромных рук.

Меня оставили в покое. Считалось, что я слегка с приветом, но были среди нас чудаки и похлеще: метатель ножей разговаривал сам с собой, клоун со всеми скандалил, воздушный гимнаст обожал совать пауков и тараканов в карманы карликам.

Я здоров, писал я родителям. Хорошо питаюсь и живу весело, лихорадки у меня больше не было. Пока не могу сообщить, где я, но не волнуйтесь, у меня все в порядке.

Все и было в порядке, я даже чувствовал себя счастливым. Мне стало казаться, что

в конце концов и для кентавра нашлось место в обществе людей – хвост и копыта не помеха. Меня радовал смех зала и симпатия артистов. Я часто ловил на себе взгляд укротительницы.

Карлики говорили о ней с восхищением и с опаской: диктаторша, держит весь цирк в ежовых рукавицах. А до чего горяча: ни один мужик ее не удовлетворяет. Воздушный гимнаст, метатель ножей, клоун – все перебывали у нее в постели, и всех она с презрением отвергла – слабаки. Разве это самцы? – говорила она. Сейчас никого при ней не было, что весьма беспокоило труппу, потому что в такие периоды она становилась раздражительной и нетерпимой.

Я ловил на себе ее взгляды. И часто. Она поглядывала на меня из львиной клетки, лежа в обнимку со львом и целуя его прямо в пасть. Вот бы встретить такого мужчину, как этот зверюга! – восклицала она и подмигивала мне. Я растерянно улыбался и отходил. Но на самом деле я только о ней и думал. Метался по полу без сна ночи напролет, огромный пенис стоял столбом. Если лев ей хорош, то почему бы и не кентавр?

Девушки, приходившие в цирк, смотрели на меня с обожанием: красавчик! Спрашивали, можно ли меня потрогать, что приводило укротительницу в ярость, а меня окончательно лишало покоя.

Предчувствую, чем это кончится.

Как-то ночью я не могу уснуть. В кибитке жара, удушающая, гнетущая жара. Окунаю голову в таз с водой, заворачиваюсь в мокрые простыни – бесполезно. В конце концов выхожу.

Бреду тихим шагом между клеток. Звери замерли, смотрят из темноты горящими глазами. Слон стоя тихо покачивается из стороны в сторону. Бедные звери. Я хорошо понимаю их. Пусть у нас разная судьба, но внутри-то мы одинаковы.

– Куда ты, парень?

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Это укротительница. Прислонившись к клетке с тигром, смотрит на меня и улыбается.

– Гуляешь?

– Вышел проветриться, – говорю я каким-то чужим голосом.

Она оглядывается по сторонам. Никого, все спят. Иди сюда, шепчет она. Я подхожу. В ее глазах, в полуоткрытых губах – желание. У меня пересохло в горле, мне страшно, но я больше не в силах терпеть и сжимаю ее в объятиях.

Погоди, говорит она. Не здесь.

Я беру ее на руки, несу в кибитку, жадно целую в губы, в глаза, в шею. Успокойся, любимый, дай мне раздеться. Я отпускаю ее. Дрожа от страсти, смотрю, как она расстегивает блузку, скидывает сапоги.

А как же твой брат? Не рассердится? И вдруг предлагает: если хотите, можете оба. Нет! – почти кричу я, но тут же понижаю голос. Он… Братишка… Он этого не любит. Но ему все равно… если я…

А, ну вот и хорошо, говорит она, снимая остатки одежды, – даже в полумраке я вижу, какое у нее красивое тело – и ложится на кровать.

– Иди ко мне, – шепчет она, – иди, кентавр мой ненаглядный.

Я опускаюсь на колени, склоняюсь к ней и целую ее, целую, как сумасшедший – в губы, в грудь, в бедра. Ах, ты меня с ума сводишь, стонет она. Ну, любимый мой, давай, вылезай из этой шкуры и…